Мистер Эндерби. Взгляд изнутри

Как и в первую их встречу, в баре они сидели одни. Эндерби чувствовал себя старым и потасканным, во рту словно был привкус автомобильной шоколадки в глазури из крушины. Дело было на следующий день после возвращения из папского городка на озере, близился полдень, и Веста ушла повидаться с какой-то княгиней по имени Ирена Галицына, римской дамой, известной своими бутиковыми моделями или дизайном кутюр или еще чем-то в таком роде. Веста быстро спускала деньги.

– И, разумеется, ведь этого мир ждет от Италии, – сказал Утесли, – сколько-то sfacciate donne Fionrentine[54], вот только никакие они не флорентийки, а римлянки, mostrando con le poppe il petto

[55]. Там вы, Эндерби, увидите, как бесстыжие мерзавки показывают сиськи до самых сосков. Данте был великим пророком, он предвидел итальянскую киноиндустрию. Данте!

Данте за стойкой поклонился.

– Однофамильцы, – доверительно сообщил он Эндерби, продолжая покачиваться. – То еще гребаное совпаденьице, а? У Данте все найдется, если поискать. Даже название фильма, который вы пойдете смотреть, взято из «Чистилища». Я нашел это название, Эндерби, я, английский поэт. Ведь ни один из этих безбожников-римлян даже взглядом Данте не удостоил с тех пор, как окончил школу, если вообще в школу ходил.

Достав из конверта пригласительные билеты, Эндерби увидел, что фильм называется L’Animal Binato, «Двусущный зверь». Название ничего ему не говорило. Повернувшись к бутылке фраскати на стойке, он налил себе стаканчик.

– Много пьете, Эндерби, понимаю, понимаю, – сказал Утесли. – Если позволите похабную догадку, это потому, что в дело пошли мускулы, которых вы никогда не использовали раньше. Венера мерзнет без Бахуса и Цереры, ну да пошла бы эта богиня завтраков и сериалов. Стреги! – крикнул он, энергично кивая.

– Больше я вас домой не повезу, – сказал Эндерби. – В прошлый раз с вами чертовски много было хлопот, Утесли, и вы выставили меня круглым идиотом. Если собираетесь выключиться тут, то и оставайтесь в отключке, вам ясно? У меня и так забот полон рот…

– Он в рифму говорит! – с наигранным восхищением крикнул Утесли. – Он все еще очень даже поэт! Но сколько еще, а? – сузив глазки, спросил он зловеще. – Муза, о Эндерби. Муза уже заглядывала сказать, что заказала билет в один конец на Парнас или где там еще она обитает? Ее долгий срок службы у Эндерби закончен, и пришло время Эндерби отречься от ее магии, ибо Муза в отличие от Ариэля не воздушный бесполый раб, но женщина, до мозга костей женщина. – Утесли вдруг словно скукожился и сильно постарел. – Возможно, Эндерби, мне было не суждено добиться большого успеха у этой женщины, из-за… ну знаете… то есть… так сказать… сексуальной амбивалентности. – Он вдохнул, всколыхнув литр или около того воздуха римского бара и влил в себя декалитр или около того стреги. – А теперь, понимаете, Эндерби, я снова при делах. Сегодня под вечер, если быть точным. Поэтому вам не придется везти меня ни домой, ни куда-либо еще. Приедут люди из «Бритиш эйрвейз» и заберут меня – отличные ребята. Посадят меня в самолет… Куда я лечу, Эндерби? – Он плутовато осклабился и погрозил пальцем. – Э, об этом молчок. Достаточно будет сказать, что я держу путь на юг. Я свое отхватил. – Подмигнув, он похлопал себя по правому нагрудному карману. – И теперь малыши Марко и Марио, и тот чертов пьемонтец могут, говоря словами Мильтона, пойти сами знают куда. Я с ними, Эндерби, покончил. Покончил, Эндерби! – сказал он громко и для верности ударил кулаками по столу. – Со всеми ними! Со всеми вами то есть. Познай самого себя, как говорится, проснись. Поэт должен быть один.

Эндерби обиженно надулся, доливая себе остатки из бутылки фраскати. Не Утесли указывать, как ему жить. Он достал из кармана листок бумаги, на котором делал подсчеты.

– Вы знаете, сколько стоит норка? У меня тут все записано. – Он очень тщательно выговаривал слова. – Одна норковая шуба «Блэк даймонд» – тысяча четыреста девяносто пять фунтов. Один норковый жакет до бедер – пять тысяч девяносто пять фунтов. Одна серебристая норковая накидка – триста девяносто пять фунтов. Норковую столу можно сбросить со счетов, это же несерьезно – каких-то двести фунтов. Так, каприз, пустяк. – Эндерби глуповато улыбнулся. – Что делать поэту, у которого нет денег, а? Как поэту жить?

– Ну, можно пойти работать, – протянул Утесли, обеими руками обхватив очередную рюмку стреги, словно ее следовало задушить. – Работа самая разная бывает, знаете ли. Только самые удачливые могут быть профессиональными поэтами. Вы могли бы преподавать, или писать для газет, или писать сценарии к фильмам или рекламные слоганы, или читать лекции для Британского совета, или вообще на фабрику пойти. Много чего можно делать…

– А что если предположить, что поэт умеет только стихи писать? – возразил Эндерби. – Что если во всем остальном он выставляет себя дураком?