Мистерии Митры

Это вкушение святынь сопровождалось или, скорее, ему предшествовали другие обряды различного характера: это были подлинные испытания, которым подвергался кандидат. Последний для того, чтобы принять богослужебное омовение и священную пищу, должен был подготовиться к ним не только длительным воздержанием и многократным самоистязанием; ему приходилось претерпеть ряд драматических искупительных процедур особого рода, число и последовательность которых остаются нам неизвестными. Если можно в этом отношении верить описанию христианского автора IV века[40], то неофиту завязывали глаза, стягивали ему руки цыплячьими жилами и затем заставляли прыгать через ров, наполненный водой; вслед за этим к нему приближался «освободитель» с мечом в руке и разрубал эти отвратительные путы. При других обстоятельствах доведенный до ужаса адепт, если не как действующее лицо, то по крайней мере как зритель, принимал участие в разыгранном убийстве, которое изначально, без сомнения, было реальным [41]. В конечном счете стали ограничиваться представлением меча, окрашенного кровью человека, умершего насильственной смертью [42]. Жестокость этих церемоний, которые в среде воинственных племен Тавра должны были превращаться в дикие оргии, была смягчена влиянием западной цивилизации. Они, несомненно, сделались, скорее, внушающими страх, чем опасными, и в них испытывалось, по всей видимости, моральное мужество посвящаемого, нежели его физическая выносливость. Идеалом, которого он должен был достигнуть, являлась стоическая апатия, отсутствие всякой чувственной эмоции[43]. Жестокие истязания, неисполнимые обеты умерщвления плоти, к которым слишком самонадеянные или, наоборот, слишком изобретательные авторы приговаривают адептов мистерий [44], следует отнести к области небылиц, так же, как и предполагаемые человеческие жертвоприношения, якобы совершавшиеся в полумраке священных склепов[45].

Тем не менее, не следует полагать, что митраизм, наподобие древнего франкмасонства, увлекался лишь безобидными фантасмагориями. В его богослужебных действах всегда сохранялись остатки изначального варварства тех времен, когда во глубине мрачной пещеры или в лесах корибанты, завернутые в шкуры зверей, окропляли жертвенники их кровью. В римских городах затерянные в горах пещеры были заменены сводчатыми подземельями (spelaea), с виду гораздо менее впечатляющими (рис. 22).

Но даже в этих искусственных гротах обряды посвящения должны были приводить неофита в глубокое волнение. Когда, пройдя через паперть храма, он спускался по ступеням в склеп, — пред ним в святилище, блистающем украшениями и огнями, возникало установленное в апсиде священное изображение тавроктонного Митры, затем ужасающие статуи львиноголового Кроноса со всевозможными атрибутами и мистические символы, значение которых было еще скрыто для него. По обеим сторонам в полумраке коленопреклоненные или распростертые на каменных скамьях верующие молились или пребывали в глубоком сосредоточении. Фонари, расставленные вокруг хоров, бросали более яркий свет на изображения бога и на его служителей в странных костюмах, которые приветствовали новообращенного. Умело подстроенные неожиданные световые эффекты поражали его взор и его душу[46]. Охвативший его существо священный трепет придавал в действительности самым невинным изображениям впечатление грозного величия; незамысловатые фокусы, которые проделывались перед ним, представлялись ему серьезными опасностями, которые преодолевало его мужество. Забродивший напиток, который он выпивал, заставлял его чувства прийти в крайнее возбуждение, а разум — помутиться; он бормотал действенные заклинания, и перед его расстроенным воображением возникали божественные образы[47]. В экстазе ему казалось, что он уносится за пределы мироздания, и даже очнувшись, он все еще твердил, подобно участнику мистерий у Апулея[48]:«Достиг я пределов смерти, переступил порог Прозерпины и снова вернулся, пройдя все стихии, видел я пучину ночи, видел солнце в сияющем блеске, предстоял богам подземным и небесным и вблизи поклонился им» [49].