Мхитар Спарапет

— Пусть аллах простит тебя, шах! Пощади мои седины. Выслушай своего ничтожного раба: у Давид-Бека и у грузин большая сила. Если они объединятся, им хватит десяти дней, чтобы спуститься со своих проклятых небом скал и дойти до Тавриза. Кахетинский хан Мухамед Кули связал ноги Вахтангу. А Давид-Бек свободен. Выход один — надо послать к нему гонца, соединиться с ним и с грузинами и вместе преградить путь туркам! Вот мой совет!

— Не угодно ли досточтимому Искандер хану, чтобы я послал Давид-Беку и свою корону? — завопил шах.

Искандер хан поклонился, но не унялся.

— Если урусы считаются с армянами, стоит ли нам пренебрегать ими? — сказал он.

— Я скорее открою ворота Тавриза перед всеми султанскими пашами, вместе взятыми, чем позволю хоть одному урусу или армянину ногой ступить на этот берег Аракса! — На толстых губах шаха появилась пена. Он исступленно визжал: — Я не хочу слышать об этих гяурах. Насытить султанских воинов надо в Армении и в Грузии, а турок следует натравить на урусов! Понимаете вы это или нет? Меч султана должен вонзиться в урусов, армян и грузин! Идите и обдумайте, чем мы можем смягчить гневное сердце султана и удержать его подальше от нашего трона. Идите!

Ханы поклонились, попятились назад и вышли.

Разбитые надежды

В объединенном войске ждали царя Петра. Большие и малые толпы людей из Армении и из Грузии каждый день валом валили в лагерь. Шли со священниками, с зурначами. Несли с собой вино и разную снедь: все для воинов — угощали щедро.

Пришельцы оставались в лагере по целым дням.

Они тоже ждали прибытия государя императора.

И хотя интенданты клятвенно заверяли военачальников, что запасы вина, мол, давно иссякли, добрая половина всего воинства изо дня в день предавалась разгулу. Начались беспорядки, и тогда под страхом смертной казни было запрещено приносить в лагерь вино. Но это не помогло. Десятники тайком ночами высылали отряды всадников в сторону Тайка и Гардмана. Крестьяне охотно давали посланцам бурдюки с вином и кизиловой водкой и наказывали пить за долголетие христианского царя Петра. При этом они иной раз и платы никакой не брали за вино.

Чтобы унять войско, не дать ему вконец разложиться в бездействии, полководцы трех армий решили занять солдат делом. Надумали привести в порядок окрестные мосты и дороги, очистить родники и колодцы. Однако и это тоже не помогло. Десятками свозили после работы на конях и на арбах пьяных воинов. Товарищи прятали их от военачальников. Прикладывали непутевым примочки ко лбу или вовсе окунали их в холодные воды ручья. Иных били, заставляли убирать лагерную территорию и ссыпать нечистоты в реку.

А тем временем поползли слухи: «Зря, мол, ждете царя — Петр покинул Дербент и отправился в свою страну».

Начальство пресекало все подобные разговоры. За распространение слухов учинялась жестокая расправа, и на время люди примолкли. Но скоро снова заговорили. Все попытки установить, кто же именно был источником этих слухов, ни к чему не приводили. Одни утверждали, что все пошло от распутниц, которых воины как-то ночью завели в лагерь. Другие говорили, что слух пошел от двух дервишей, забредших в эти края с лезгинских гор. Они, мол, своими глазами видали на выезде из Дербента золотую карету и в ней приметно высокую фигуру царя.

Многие поверили. Но в войско пришли священники с крестами и евангелиями и муллы с коранами и очень скоро успокоили легковерных.

Еще раз прочли письмо князя Долгорукова. Войско утихомирилось.

Был субботний день. В лагере царило спокойствие. Иные после обеда расположились на отдых в тени шатров. Другие стирали в речке свое белье. Кони лениво жевали овес и то и дело помахивали хвостами, отгоняя роившихся над ними оводов.

Воздух был какой-то тяжелый, неподвижный. Со стороны Куры на лагерь надвигались тучи комаров.

Есаи только что вернулся от грузина, тоже сотника, и, полуприкрыв глаза, подремывал, склонивши голову на скатанную бурку. Они недавно побратались и по этому случаю втайне от чужих глаз изрядно выпили. Вино играло в жилах и не давало уснуть. Перед глазами у Есаи стояли две юные одалиски, те, что были у грузина. Совсем девчушки, молоко на губах не обсохло. А как они целовали, эти чертовы дочери!.. Вся душа изныла… Грузин тайком провел их к себе — спрятал под буркой.

Поди кто узнай, что ночь сотники проведут не одни. Да простит им господь!

С берега приплелся Вецки Маргар. На голом его плече перекинуты отстиранные рубахи — своя и сотника. По пояс голый, в одних штанах — и те до колен мокрые, — он кинул рубахи на веревки, которыми были закреплены шатры, опустился на корточки и тихо подобрался к сотнику. Тревожно оглядевшись вокруг, коснулся плеча Есаи и прошептал:

— Ты спишь?

— Нет. Чего тебе? — зло буркнул сотник, недовольный тем, что оборвалось приятное видение.

— Из Тифлиса коробейники пришли. Иголки, нитки и всякую всячину продают… Говорят, что… Ну опять то же самое говорят… Вроде бы русский царь подался восвояси…

Сотник рукою, пахнущей конским потом, зажал рот Вецки Маргару.

— Язык вырву! — пригрозил он, сверкнув глазами, и посмотрел вокруг.