Многосторонняя дипломатия в биполярной системе международных отношений

Ошеломленный тоном этого анализа Шлезингер оставил в «Дневнике» следующую запись, помеченную 8 декабря 1969 г.: «Воспоминания Гарримана были полны деталей, точны и исключительно интересны. В одном месте он сказал: “О многих вещах, которые Сталин предпринимал в 1945–1950 гг., я прежде думал, что он делал это в целях агрессии, но сегодня я полагаю, что он (Сталин. – В.М.) предпринимал все это в целях обороны“. К этой категории Гарриман относил и Корейскую войну. Ретроспективно он не сомневался, что инициатива ее исходила в большей мере из Москвы, нежели из Пхеньяна, но он был убежден, что ставилась задача укрепить безопасность Советского Союза в регионе частично из-за провала попыток Советского Союза добиться предоставления ему оккупационной зоны на Хоккайдо, а вовсе не потому, что Сталин решил устроить Западу проверку на прочность. Он полагает, что восторженно встреченная речь Дина Ачесона была истолкована Москвой как зеленый свет

[1113], а визит Ким Ир Сена в СССР весной 1950 г. подтолкнул северокорейское руководство к решительным шагам. Гарриман добавил, что он не распознал этого аспекта советской политики, пока он не посетил с визитом Тито в августе 1951 г. Тито, который обратился к американцам с просьбой об оружии, объяснил ему свою оборонительную стратегию. Гарриман спросил его, не собирается ли он вновь уйти в горы и партизанить. Тито ответил: нет, он будет сражаться на равнине. Гарриман вновь спросил, рассчитывает ли он (Тито. – В.М

.) остановить Красную Армию на равнинных территориях. Тито ответил, что Красная Армия не будет воевать против него: “Сталин никогда не будет использовать советские войска за пределами границ Советского Союза“, стало быть югославской армии придется иметь дело с его сателлитами. Гарриман также сказал, что, как ему кажется, последние действия СССР в Чехословакии по своему характеру тоже были в сущности оборонительными»[1114]. Запись наверняка точно воспроизводила слова Гарримана. Натренированный профессиональный способ мышления Шлезингера цепко удерживал в памяти важнейшие нюансы живой речи собеседника или оратора. Вывод: необязательно быть сталинистом, чтобы признать разумность, оправданность и допустимость целепологания при принятии тех или иных стратегических решений, вытекающих из кризисной ситуации, пускай даже и «патологической формой» власти (М. Фуко)

[1115].

«Дневник» Шлезингера отражает последовательное появление все новых и новых очагов самодостаточности и «самоопределения» в мировой политике, которые делали биполярность чисто условным понятием. «Мятеж» титовской Югославии оживил внимание американской дипломатии к балканской проблеме, к Балканам. Буквально за несколько недель до своей гибели Дж. Кеннеди принял И. Тито, нанесшего визит в Вашингтон, и Шлезингер, присутствовавший при встрече, вопреки своему ожиданию увидеть «массивную» фигуру героической личности «нашей эпохи» увидел невзрачного «хозяина преуспевающего супермаркета, ну, скажем, откуда-то из Акрона, штат Огайо»[1116]

. Шлезингер в связи с возросшим удельным весом югославской проблематики как части изменившейся картины мира особо останавливается на различиях в отношении роли идеологии между послом в Белграде Кеннаном и линией госдепартамента. Первый ставил объем американской помощи в прямую зависимость от идейной уступчивости югославов, фактически, от полного избавления их от советского влияния, а его патроны из госдепартамента считали такой подход контрпродуктивным, полагаясь больше всего на финансовые вливания без предъявления каких-либо условий, на самопроизвольный рост антисоветизма в Венгрии, Чехословакии, Польше и Румынии. В конечном счете, этот маневр увенчался успехом, вылившись в распространении еврокоммунизма и евросоциализма в их различных национальных формах[1117]. Фактически, это стало шагом, утверждает Шлезингер, к отслоению Восточной Европы от Советского Союза и дрейфа ее в сторону НАТО[1118].