Итак, конфликт возник не столько из-за борьбы за «жизненное пространство», сколько из-за неуверенности в прочности внутренних основ, из экономической волатильности и ложных сигналов о намерениях противника[1126]
. Хобсбаум подводит «баланс» в очень сдержанной, даже мягкой форме: «… Политика конфронтации с обеих сторон выросла соответственно из той ситуации, в которой они очутились. Советский Союз, сознавая ненадежность и небезопасность своего положения, оказался лицом к лицу с вселенской мощью США, которые в свою очередь сознавали ненадежность и небезопасность Центральной и Западной Европы и неопределенность будущего на большей территории Азии. Конфронтация, таким образом, возникла бы, возможно, вообще безо всякой идеологии. Джордж Кеннан, американский дипломат, сформулировавший в начале 1946 г. доктрину “сдерживания”, которую Вашингтон воспринял с энтузиазмом, не верил, что Россия предпримет крестовый поход за идеи коммунизма и – как это он доказал своей последующей карьерой – она и не собиралась стать идеологическим крестоносцем (возможно, это не относится к принципам политической демократии, к чему, впрочем, сам Кеннан не испытывал почтения). Он был просто способным специалистом по России, принадлежавшим к старой дипломатической школе баланса сил (таких специалистов было предостаточно в европейских внешнеполитических ведомствах), который видел Россию, царскую или большевистскую, отсталым, варварским обществом, управляемым людьми, руководствующимися “традиционным и инстинктивным чувством небезопасности, свойственным русским”…»[1127].Можно было бы здесь добавить в развитие этой мысли Хобсбаума, что в момент составления своей «Длинной телеграммы» Джордж Кеннан связывал успех в противодействии («сдерживании») Советскому Союзу с преодолением внутренних трудностей и противоречий, прежде всего, в самой Америке, с тем, чтобы она стала неоспоримым примером для подражания остальному миру. На фоне послевоенной разрухи в Европе это в целом удалось. Образ благоденствующей страны, обладающей сокрушительным оружием нападения и, наряду с ним, самым мощным экономическим потенциалом (подтверждает Хобсбаум вывод «способного специалиста по России»), делал все «западноевропейские правительства, независимо от участия или неучастия в них массовых коммунистических партий, без исключения безоговорочно антикоммунистическими…»[1128]
. Сначала колебание чаши весов могло оставаться малозаметным, но со временем, пишет Хобсбаум, «академическая угроза коммунистической мировой гегемонии» уступила место «реальному американскому превосходству»[1129]. Эту же мысль Шлезингер выразил в своем «Дневнике» в 1989 г. другими словами, но с тем же смыслом: «Коммунизм сегодня – остывшее пепелище. Его внутренние противоречия оказались более разрушительными, чем внутренние противоречия капитализма»[1130].Так, кто же несет ответственность за холодную войну? – задается вопросом Хобсбаум. И отвечает: «Поскольку дискуссия по этому вопросу на долгое время стала чем-то вроде идеологического теннисного турнира между теми, кто всю вину возлагал исключительно на СССР и их противниками (преимущественно – об этом следует сказать – американцами), которые заявляли, что вина в целом должна быть возложена на США, есть также искушение присоединиться к историческим арбитрам, которые все сводят к взаимному страху, возникшему из конфронтации… Это похоже на правду, но не на всю правду… В ней нет объяснения причины апокалипсического тона холодной войны. А его источником была Америка»[1131]
. Это утверждение Хобсбаума перестает казаться простым преувеличением или данью предрасположениям убежденного сторонника марксизма, если не принять во внимание постоянное возвращение его извечного оппонента либерала А. Шлезингера к вопросу о контрпродуктивности чисто пропагандистского психоза и преднамеренного искажения целей внешней политики СССР[1132]. Страницы его «Дневника» за разные годы полны резко критических замечаний в адрес ястребов в медийном сообществе, дипломатическом и военном ведомствах США, всегда готовых к месту и не к месту подогреть русофобию, инициировать психологическую войну.