Мода и нравы ХIX века. На картинах, гравюрах и фотографиях того времени. 1790-1914

В результате появилась дикая страсть к новым впечатлениям и ощущениям. Пресса, снабжавшая своих читателей последними новостями примерно три раза в день, поощряла эту лихорадку. Религия, искусство, философия и даже любовь были сведены к статусу быстротекущей моды. Всё выставлялось напоказ, обнажалось, рвалось на части, высмеивалось и быстро забывалось. Скорость, с которой одно впечатление следует за другим, ведет к поверхностности, яркий узор калейдоскопа утомляет глаз, и все приводит к пустоте и равнодушию духа. Современная жизнь была соткана из двух красок, достаточно грубых: работа и развлечение, а на оттенки и нюансы уже не хватало сил. Работа стала самоцелью, а развлечение – нервным раздражителем. Это поколение утратило способность к радости, легкости и удовлетворенности. Этот факт оказал сильное влияние на все сферы общественной жизни. Многообразие вещей, которые современная жизнь предлагала ребенку, делала его в действительности гораздо беднее. Поскольку родителям не хватало чувства постоянства и безопасности, они были обескуражены и сбиты с толку. Вещи, выдержавшие испытание временем, казались им старомодными, но настоящее и будущее предлагали столько возможностей, что они не знали, что выбрать. Это чувство незащищенности усиливал стадный инстинкт масс.

Вечер в ресторане

Художник Анри Жерве, начало ХХ века

Богач

Карикатура, конец XIX века

Этим объясняется увеличение числа различных обществ и клубов, ибо уравнительный процесс с его разрушением социальных различий заставил людей искать средства для сохранения своей идентичности. Появилось так много маленьких замкнутых объединений, что вполне можно было задаться вопросом: существует ли еще «общество»? Есть ли у этих избранных объединений чувство единства? Думаю, нет.

Это происходило и в Англии, и во Франции, и в Германии, в каждой из которых высшие классы одинаково исключительны. Даже в Америке, с ее громко разрекламированными демократическими принципами, «верхние четыре сотни» держали себя наглухо закрытыми от всех, чьи кошельки менее набиты, чем их собственные. Двор, дворянство, армия, чиновничество, финансовые магнаты подобны резиновым шарикам, упакованным в коробку: они давили друг на друга, но не смешивались.

Деньги тоже игнорировали социальные различия. Примером этого факта был двор кайзера Вильгельма II. В этом отношении, по крайней мере, последний император Германии был настоящим современником, ибо он больше любил богатых людей, откуда бы они ни происходили, чем собственное дворянство. Богатство для него было важнее, чем родословная или верная служба, а увесистый кошелек всегда мог получить место в первом ряду императорского дворца в Берлине. Он делал всё возможное, чтобы превратить свой двор в великолепное зрелище. Для того чтобы окружить себя любимой роскошью, Вильгельм II должен был иметь при своем дворе богатых людей, способных позволить себе необходимые расходы. При его правлении богачи обхаживали дворянство не напрасно (да и не безвозмездно!), и чем толще кошелек у выскочки, тем охотнее оказывали гостеприимство иностранцу.

Деревенский дворянин не имел ни малейшего шанса в игре на деньги при дворе, и он жил своей жизнью дома: лошади, женщины, собаки, охота и игра в карты на досуге. Дженни фон Гуштедт[293] так описала в 1880 году жизнь в поместье своего сына в Восточной Пруссии: «День заполнен верховой ездой, охотой и парусным спортом, а также долгими и слишком частыми трапезами. Единственный разговор – это светские и местные сплетни, и нет никакого намека на какие-либо более глубокие интересы». Интеллектуальный элемент действительно полностью исчез в обществе, и теперь его можно было найти только в узких литературных кружках. Необходимость этих обществ была очевидной. «Я получаю необыкновенное удовольствие от общения с людьми, интересующимися литературой», – писал Отто Эрих Хартлебен[294].

Военные, как и дворянство, держались особняком и снисходительно относились лишь к тем буржуазным домам, в которых хорошо кормят. «В салонах Тиргартена, – ворчал старый генерал фон Кречманн, – молодой офицер появляется обычно как охотник за приданым, а старый – как украшение стола». Один за другим издавались указы против участившейся офицерской роскоши. Непрестанно говорили о единстве армии, о ее братских узах, но это братство, несомненно, относилось к тем или иным родам войск. «Адъютант, – говорил Л. фон Нордегг, – далек от того, чтобы считать себя товарищем артиллерийского офицера». Конная гвардия была корпусом, зарезервированным для высшей знати. Открытое преимущество дворянства в армии (при дворе занимали места только офицеры дворянской крови) наделало много зла, и, чтобы смягчить недовольства, стали большее значение придавать мундиру с золотыми галунами, тесьмой, бахромой и прочим. Все прежние Гогенцоллерны, вместе взятые, не вводили столько знаков отличия и орденов, как Вильгельм II за время его царствования.

Французская армия,

конец XIX века