МОГАЕВСКИЙ

— Скажу: ты вернулся с войны. Он все время спрашивает, когда папа вернется. А про себя скажу: мне надо уехать далеко и надолго. На время у него будет другая мама. Без него туда минут двадцать. С ним, обратно, минут сорок. Через час будем.

— Комендантский час, на улицах патрули.

— Сюда бежала — никого не встретила.

— Не звони, поскребись в дверь, будем слушать. Не говори с ним на лестнице. Нет, погоди, постой. Дай мне слово, что, если вернешься, не будешь искать встречи с ним, узнавать о нем — и так далее. У него будет другая жизнь.

— Даю слово.

Он тихо закрыл дверь, прислушался. На лестнице ни шажка, в валенках своих сбежала Эрика бесшумно, дверь придержала, ни звука.

— Ведь ты не против? — спросил он застывшую у стенки прихожей Ольгу.

— Нет, нет! — вскричала она шепотом.

Снег заваливал город, заметал улочку под окнами с флигельками, пространствами дворов за ними, зеленым забором.

В дверь словно мышь заскреблась.

Раскрасневшаяся Эрика ввела за ручку обмотанного старым оренбургским платком сонного мальчонку. Ольга быстрым движением, неожиданным для такой высокой статной женщины, присела перед ним на корточки, размотала платок, стащила пальтишко.

— Идем, идем, я тебе на диванчике постелила.

По этому движению Ольги, по лицу ее поняла Эрика: будет любить ее ребенка, жить его жизнью.

Он оглянулся на мать, та обняла его, расцеловала, запах матушкиных рукавов, мягкие пушистые волосы на его щеке, маленькие, теплые даже в холод, сильные и нежные руки. Он был такой сонный, что не расплакался и позволил Ольге увести себя в одну из комнатушек, где уснул, едва коснулся подушки.

— Спасибо тебе. Прощай.

Закрыл дверь за Эрикой, опять прислушался, ни звука.

Ольга вошла в их спальный закуток со счастливой улыбкой:

— Спит.

— Да ты рада-радехонька, доктор Домогаева.

— Когда в доме ребенок спит, дому в радость.

В ту ночь снег замел все дороги, а патрули про их околоток запамятовали вовсе.

Бездетная Ольга воспитывала и растила приемного сына так, как делала все: истово и неотступно. Мальчик и так пошел в школу позже, чем положено, впрочем, переростков среди послевоенных первоклассников было полно; пришлось, когда переехал к отцу, вместе с адресом поменять и школу. Чтобы взяли его учиться в одну из лучших городских школ неподалеку от нового дома, отец в форме и при наградах ходил просить за него к директору.

Время было холодное, голодное, но в доме мамы Оли каждая мелочь словно согрета была теплом ее рук.

Детям не хватало учебников, тетрадей, ручек, перьев, карандашей (в те времена встречались карандаши-коротышки, их затачивали до трехсантиметровой длины, берегли, как огарки и обмылки); зато учителя в новой школе, энтузиасты, мечтатели, «старая гвардия», были лучшие из лучших.

Ему плохо давались чтение и письмо. Ольга занималась с ним бесконечно, в итоге стал он свободно читать и писать, даже сдал экстерном экзамены за четвертый класс.

Отец, блестящий хирург, спасший тысячи раненых в блокированном городе, был для него божеством. Он и учиться-то старался, чтобы быть достойным такого отца, не подкачать, не ударить лицом в грязь. Он был в пятом классе, Ольга ушла в магазин, отец позвал его.

— Я должен сказать тебе то, что до сих пор от тебя скрывали. Хорошо, что мамы Оли нет, это мужской разговор. Твоя матушка Эрика во время войны в оккупации предала Родину, она работала в немецкой комендатуре. Ее арестовали, судили, посадили в тюрьму, отправили в исправительно-трудовой лагерь на долгие годы, а может и навсегда. Дай мне слово, что, если ее отпустят оттуда, ты никогда не будешь с ней видеться, ни с ней, ни с ее родителями. Ты должен забыть о ней и о ее позорном поступке навсегда.

Мальчик стоял перед отцом, став словно бы еще ниже ростом, сжавшийся, бледный, маленький.

— Дай мне честное слово.

— Честное слово, папа.

— Ты мужчина, — сказал отец, — и должен слово держать.

Он и держал данное отцу слово всю жизнь, ничего о судьбе матери не знал, узнать не пытался. То, что он вспоминал ее, думал о ней, иногда видел во сне, не считалось, про сны и мысли он честного слова не давал.

Отец был очень занят на работе, все заботы о мальчике взяла на себя Ольга.

Вот в чем отец принимал участие — в спортивных занятиях сына. Сам он в детстве знал дворовые игры, гоняли мяч, бегали стометровку на стадионе, катались на лыжах и коньках, такие городские щенята, не всегда присмотренные, подрабатывающие на мороженое колкой дров, добывающие бревна и доски, плывущие по городским рекам, самодельными пикалками — заостренными железными прутьями или палками, на одном конце вбит гвоздь без шляпки, в другой ввинчен крючок. Выловленные дрова продавали за гроши. Иногда наниматель, которому требовалось, например, притащить на тачке за три квартала и поднять на четвертый этаж огромный шкаф, обманывал своего малолетнего наемного грузчика, а если тот настаивал, чтобы ему заплатили, еще и подзатыльник давал. Эти обиды профессор, крупнейший хирург, помнил всегда так остро и ярко, словно до старости жил в нем обманутый дворовый подросток.