Могикане Парижа

Между тем публика спешила не ко дворцу. Правда, тысячи экипажей, украшенные гербами знаменитейших домов Германии, заполнили соседние с дворцом улицы, но городское население волновалось не по случаю тезоименитства императора, рождения, свадьбы, кончины, похорон, не по поводу победы или поражения.

Нет, вся эта толпа спешила в Императорский театр, где в этот вечер был назначен бенефис знаменитой танцовщицы Розины Энгель.

Европейская известность знаменитой танцовщицы, слава о ее красоте, таланте и о ее добродетельной жизни вполне оправдывали торопливость венской публики. Кроме того, ходили неопределенные слухи, будто это ее последнее представление в столице Австрии, так как она собирается в Россию, которая с этих пор уже начала отнимать у Западной Европы ее лучших артистов. Другие даже говорили, что она имеет серьезное и положительное намерение покинуть сцену, так как в скором времени вступает в брак с одним гессенским принцем.

Наконец, некоторые, надо сознаться, что их было меньшинство – утверждали, что она идет в монастырь.

Следовательно, было множество причин, объяснявших ту поспешность, с которой венское население стремилось к театру. И в самом деле, все торопились так, как обыкновенно сбегаются на какое-нибудь зрелище, которое больше уже не приведется посмотреть.

Между тем публика торопилась понапрасну: уже неделю тому назад все места были разобраны, и если бы в театральный зал можно было поместить еще тридцать тысяч человек, то и тогда в нем не осталось бы ни одного свободного места. Можно себе представить разочарование тех, кто приехал из Мейдлинга, Гитцинга, Баумгартена, Бригиттенау, Штадтау и с других городских окраин, за пять лье в окружности. Явившись сюда в полном туалете, не успев дома пообедать, они узнали, что свободных мест более нет.

Крик негодования и гнева вырвался из груди каждого при известии, что весь театр уже занят. Ропот, поднявшийся у Разводной площади, донесся до Пратера, и раздраженная толпа, по всей вероятности, произвела бы какой-нибудь уличный беспорядок, если бы в эту минуту подъехавшие придворные экипажи не остановились у театрального подъезда. Появление их было плотиной, заставившей бушующее море войти в свои берега.

Толпа – мы здесь главным образом разумеем австрийскую толпу – обыкновенно не злопамятна. Однако у нее всегда есть потребность покричать, и так как присутствие императорской фамилии помешало ей разразиться проклятиями, то она вознаградила себя криками: «Да здравствует император!» и, подобно Рюи Блазу – этому вечно живущему поэтическому образу, – удовольствовалась взамен спектакля созерцанием выхода из экипажей сперва Его Величества, а потом всех принцесс, герцогинь, эрцгерцогинь и придворных графинь.

Подобное зрелище, без всякого сомнения, очень занимательно. Тем не менее, мы предпочитаем ожидать прибытия знаменитых особ, составляющих предмет нашего внимания, сидя удобнейшим образом в кресле театра, куда наше звание драматурга, объявленное контролю, предоставляет нам свободный доступ и где в самых дверях огромное серебряное блюдо приглашает эту избранную публику внести свою лепту в пользу бенефициантки.

В обыкновенные дни зал Императорского венского театра не отличается особенным изяществом, но в этот вечер он имел поистине совершенно волшебный вид и напоминал собою внутренность арабского дворца, где игра сверкающих и переливающихся алмазов и жемчугов сливалась с благоуханием женщин и цветов. Всюду, куда ни посмотришь, одни белые лица и нежные плечи, среди которых не темнели резким пятном мрачные фигуры и темные костюмы мужчин. Это была масса распустившихся цветов, между которыми нигде не просвечивало черного древесного ствола. Можно было подумать, что какое-то воспроизводящее божество задумало собрать здесь все, что было прекрасного в старом мире, и образовать новый, волшебный.

В императорской ложе, находившейся около авансцены с правой стороны и состоявшей из трех частей, которые по желанию можно было соединить в одну или разъединить, сидели десять дам. Все они были молоды, белокуры и прекрасны, и все были одеты в одинаковые кружевные платья, их голову и грудь покрывали цветы, на которых, подобно каплям росы, сверкали бриллианты. Все эти десять дам или, лучше сказать, все эти десять молодых девиц, так как самой старшей было не более двадцати пяти лет, по своей молодости, по своей грации и красоте так были похожи друг на друга, что их можно было принять за десять сестер. Все они как бы олицетворяли собою первые весенние дни мая.

Напротив императорской ложи, т. е. с левой стороны, около авансцены, как бы во втором цветнике, красовались семь принцесс, семь вновь распустившихся цветов молодой баварской ветви.

Ложи, находившиеся рядом с императорской австрийской и королевской баварской, представляли собою целый геральдический лес, в котором перекрещивались генеалогические ветви всех княжеских гессенских древ.