Мои

В конце романа «Преступление и наказание» Родиону Раскольникову снится чума, которая опустошит мир: «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. <…> Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. <…> Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, — но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше».

Достоевский — не Нострадамус, чтобы с точностью до года предсказывать все чумы, поражающие человечество. Конечно, писатель имел в виду не «ковид-19», а вирус идеологической нетерпимости, уже заразивший в то время весь мир и особенно Россию. Вирус, который стал причиной революций и войн кровавого XX века с беспрецедентными жертвами. В этой готовности разрушать, уничтожать и убивать во имя высших идеалов он видел семена неизбежно надвигающейся катастрофы.

Ему ясно виделась причина — растущее отчуждение российской интеллигенции от «почвы», от крестьянства, от религии, от Христа.

«Образованное общество» требовало просвещения неграмотного населения, новых школ и больниц. Достоевский считал просвещение по западному образцу шагом в неверном направлении. Под народным просвещением он понимал что-то совсем другое: «Под просвещением я разумею (думаю, что и никто не может разуметь иначе) — то, что буквально уже выражается в самом слове «просвещение», то есть свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце, направляющий ум и указывающий ему дорогу жизни» («Дневник писателя», 1880).

Его критиковали за консервативные взгляды, но Достоевский смотрел не назад, а вперед. Он видел Россию над бездной, предчувствовал катастрофу. Он хотел сохранить для своих соотечественников будущее.

Случай в революционном кружке в Москве (студент был убит своими соратниками) подтолкнул его к написанию «Бесов». Название отсылает к изгнанию Христом бесов, которых он превратил из одержимых ими людей в свиней. Смысл очевиден: Достоевский сравнивает русских революционеров со злыми духами, которые гонят стадо свиней в пропасть. Тотальная одержимость пусть и самой прекрасной идеей довела их до насилия. В своей идеологической слепоте они не видели и не жалели жизни ни себя, ни других. (Заметим в скобках, что свиньи, одержимые злыми демонами, очевидно, не утонули в озере, а отправились прямиком в «Скотный двор» Джорджа Оруэлла).

Ирония русской трагедии: в действительности «одержимые злыми духами» часто оказывались лучшими дочерями и сыновьями народа, готовыми во имя своих идеалов пойти на каторгу и смертную казнь. Они массово отправлялись на каторгу в Сибирь, но не для того, чтобы искупить страданиями вину и возродиться во Христе. В своей готовности к страданиям молодые революционеры были прямыми последователями Аввакума. Их пытали и мучили, но страдания не привели их к благодати через покаяние перед Богом. Перед казнью они отказались исповедоваться. Их мужество могло вызвать только уважение и восхищение; революционеры были мучениками, но не мучениками Христа, а мучениками — для Достоевского — пустоты. Они искали истинную веру, но нашли не ту. Они были хорошими людьми, но умножали зло на земле. Все его произведения — предупреждения об опасной болезни, поразившей страну, сигналы тревоги: падение в кровавое варварство возможно в любой момент.

В одной из статей 1873 года Достоевский заметил, что террористы отнюдь не монстры: «В возможности считать себя, и даже иногда почти в самом деле быть, немерзавцем, делая явную и бесспорную мерзость, — вот в чем наша современная беда!»