Мой Бердяев

В серии бесед «Тайны Вечной книги»[614]

д-р Лайтман трактует Моисеево Пятикнижие как раскрытие именно «духовного опыта и духовного пути» каббалиста. Персонажи Торы – Адам и Ева, Авраам и Ицхак, Иаков, фараон и т. д. суть не исторические лица, но исключительно виды желаний человека: библейская история – это динамика их закономерного (в ключе духовной логики Каббалы) развития, внутренний путь, ведущий к полному «исправлению». То, что профану представляется историей еврейского народа, есть сокровенняя жизнь личности – жизнь, которая, по Лайтману, начинается с духовного рождения, перехода через максом. Адам – это человек уже в полном смысле слова, т. е. человек духовный, вставший на путь исправления; в терминах позднего Бердяева, это «трансцендентальный человек». Потому лайтмановское толкование Торы – не для профанов, которые в силах усвоить лишь принцип духовного пути. Но этот принцип каббалистической практики, как ранее говорилось, есть «качание» между добром и злом, «эгоизмом» и «альтруизмом», «правой» и «левой» линиями с примирением их в «линии» «средней». Так, Авраам олицетворяет собой примитивный альтруизм, Ицхак – эгоизм, а их сложные отношения, символизируемые в историческом сюжете, порождают следующую ступень желания – Иакова, ту «среднюю линию», с которой связана миссия Израиля – устремленность

прямо к Творцу

. Многочисленные герои библейских книг суть модусы «эгоизма» и «альтруизма»; постигнувший каббалистическую герменевтику, надо думать, весьма интимно воспринимает библейские легенды. Сходную задачу перед интерпретатором Евангелия ставит и Бердяев. Сквозь евангельскую историю он хотел бы увидеть путь к воскресению, тогда как д-р Лайтман утверждает, что духовный путь, зашифрованный в Торе, ведет к цели творения – единению Адама с Творцом, восстановлению Мировой Души. Тора, согласно д-ру Лайтману, это единое творческое Слово – тот самый Свет, который воссоздаёт разбившееся творение. Замечательны, в духе Абулафии, его суждения о буквах ивритского алфавита, составивших это Слово, – о силах – светах и их невообразимо сложной и прихотливой игре. Оба экзегета, и Бердяев, и Лайтман, апеллируют к человеку очень продвинутому: в духовную суть Священного Писания в состоянии проникнуть лишь духовный. В связи с этими двумя эзотерическими толкованиями я хочу указать лишь на их однотипность, что́ может быть связано и с однотипностью сверхъестественного опыта двух экзегетов.

* * *