Мой большой греческий ремонт

Я это к тому, что когда мы читаем первую строку Евангелия от Иоанна, а именно «В начале было слово», то вряд ли понимаем ее истинный смысл. По моему глубокому убеждению, во всем виноват святой Иероним. Работая над каноническим переводом Библии, он, похоже, взял да и ничтоже сумняшеся выбрал первое попавшееся на глаза словарное значение. Опусти Блаженный Иероним глаза чуть ниже, эта строка могла бы сегодня звучать как «в начале был космос», «в начале был разум» или «в начале была причина». А еще главный редактор Вульгаты при желании мог бы запросто заменить «слово» на «весть», «предсказание», «предание» или использовать десятки других альтернативных вариантов.

Однако, пообщавшись с Ги, я понял, что ни одна из этих версий не является правильной и припомнил, что читал у Толстого что-то на этот счет. Не поленившись, я нашел нужное место. Лев Николаевич уверял, что правильнее всего было бы сказать: «В начале было разумение» — вот вам еще одна версия непостижимого греческого слова. Тем не менее в своих размышлениях Толстой изначально отталкивался от следующего посыла: «В начале был логос». Вот оно! Лучше не скажешь, тем более что в качестве еще одного значения этого слова, поистине уникального в своей полисемии, в словаре фигурирует «разговор».

И в соответствии с воззрениями Ги, именно в разговоре, читай «логосе», и сотворяется мир. И этот мир, сотворенный «здесь и сейчас», затем неизбежно умирает, пока «там и тогда» все не повторится генезисом нового разговора.

Конечно, это весьма грубое и примитивное изложение куда более глубоких мыслей моего соседа, и он бы, наверное, сильно удивился, прочитав эти неуклюжие строки. Но, каюсь, я никогда не был силен в философии, и даже Ги, кажется, досконально познавший смысл того, что его древние высоколобые предшественники туманно окрестили «логос сперматикос», то бишь «логос осеменяющий», так и не сумел до конца меня «осеменить», как ни пытался это сделать. Уж больно неподатливым и малопригодным для этих целей материалом я оказался. Временами Ги очень напоминает мне кастанедовского дона Хуана, с той лишь разницей, что мексиканцу с учеником повезло куда больше.

26. Греческие танцы и человек-невидимка

Наискосок от нас на противоположной стороне дороги живет афинянин Элевтёриос Скли́ас с женой Стеллой. Хозяин, которого все зовут уменьшительным именем Лефтёрис, трудится в налоговой инспекции, где, похоже, занимает солидный пост. Судя по тому, с каким пиететом местные, обычно свысока смотрящие на дачников, относятся к моему соседу, он, должно быть, большая шишка. При этом Лефтерис — душа всей честной компании и невероятно хлебосольный хозяин. Раз в год на Пасху он устраивает настоящий пир, куда приглашает своих друзей и соседей. Нам с Кузей посчастливилось обзавестись «абонементом», и если мы оказываемся в эти дни в Эпидавре, то все неизбежно заканчивается тотальным обжорством за огромным столом, стоящим на улице вблизи двух циклопических жаровен — хозяин дома все делает с размахом.

Кроме того, Лефтерис завзятый плясун. Он знает движения всех без исключения народных танцев, и весьма лихо их отплясывает. Когда обессилевшие взрослые уже не в состоянии составить ему компанию, Лефтерис может часами танцевать с детьми, попутно обучая их премудростям национальной хореографии.

По этому поводу вместо Элефтериоса, что означает «Несущий свободу» и традиционно дополняет и без того звучное имя Зевса в качестве почетного эпитета, я в шутку зову соседа Мельпоменом, что переводится как «Ведущий хороводы». К слову, это тоже божественный эпитет, только он относится к Дионису, культ которого неразрывно связан с экстатическими плясками. Лефтерис в ответ довольно посмеивается. Но больше всего моему соседу-танцору льстит, когда я в качестве клакёра во время его сольных проходов подзуживаю толпу, чтобы та, хлопая в ладоши, скандировала: «Ну-ри-ев! Ну-ри-ев!» В такие моменты он весь лучится от счастья.

Кстати, вы хорошо представляете себе народные танцы Греции? На непросвещенный взгляд, их движения характерны для человека, охваченного глубокими сомнениями. Начнем с того, что исполнитель с первых же тактов не рвется вперед грудью, как в украинском гопаке, а беспорядочно пятится назад.

Сделав пару шагов влево, танцующий, вроде как догадавшись, что сделал что-то не то, слегка приседает от ужаса. Пытаясь спасти положение, человек начинает инстинктивно пятиться вправо. Однако после очередной пары шагов бедняга понимает, что в очередной раз накосячил, и в полном отчаянии снова разворачивается в противоположную сторону.

Что до хореографии, то она состоит исключительно из притопов и прихлопов. Шучу. В греческих танцах даже прихлопов нет, одни сплошные притопы. И как Лефтерис мгновенно отличает платаньотико с острова Самос и пиргусико с Хиоса от какого-нибудь там малоазийского зейбёкико, непонятно.