Мой далекий близкий

И я потянулась к нему, потянулась, как тот самый мотылек к свету, как бы банально это ни звучало. Говорят, они просто глупы, эти мотыльки, но кто знает, может перед тем, как погибнуть в пламени, они напиваются этим светом настолько, что смерть кажется им логичным исходом. Потому что жить воспоминанием о свете просто невозможно.



Глава 18

Утром мы встали рано, я, пряча глаза, убежала в ванную, Влад пошел после меня, пока я готовила завтрак. В Токсово было решено ехать на другой машине, когда мы вышли на улицу, нас уже ждал мужчина возле небольшого джипа. Передав Владу ключ и документы, отбыл, а мы тронулись в путь.

День был серый и промозглый, в такой вовсе бы никуда не выходить.

Мы ехали молча, играла музыка, и я задремала. На самом деле, большой вопрос, найдем ли мы вообще кого-нибудь там, но адреса я не знала, так что все равно бы пришлось ехать. Машину бросили прямо возле тропинки, заворачивающей к озеру. Сейчас мне было сложно ориентироваться, все-таки мы с Андреем тогда шли от верхнего озера.

Мы двинули дальше по дороге. Улица была пуста, в домах по ощущениям никого. Я свернула на нужную, как мне казалось, улицу и тут же увидела свет в окне одного дома. Из трубы валил дым, значит, топят печь. Сердце екнуло в предвкушении, я прибавила шагу, Влад молча следовал за мной. Покосившаяся деревянная калитка была чуть приоткрыта, словно нас ждали. Главное, чтобы свои. Впрочем, я странным образом пришла к мысли, что Андрей и впрямь готовился. И найти людей и места было бы в принципе не так-то просто.

Дверь распахнулась, когда мы приблизились к крыльцу, и я сразу узнала деда, что тогда привечал нас с Андреем.

Он как-то грустно усмехнулся, кивнув мне, и сердце на этот раз сжалось. Влада Семеныч окинул быстрым взглядом, но промолчал. Распахнув дверь шире, заметил:

— Ну заходите, что ли.

Мы прошли в узкую прихожую, заваленную всяким хламом, оттуда, раздевшись, в комнату, служившую одновременно кухней и столовой.

— Садитесь, — кивнул Семеныч на стулья у стола, — чай будем пить.

В комнате пахло сушеными травами, вскоре перед нами появились чашки с пахучим чаем и розетка с вареньем.

— Слива, — сказал Семеныч, присаживаясь рядом, — сам собирал, этого года. Ешьте на здоровье.

Неловко поблагодарив его, я попробовала варенье, искоса поглядывая на старика. Если в прошлую нашу встречу он был весел, то сейчас глаза его грустили, а уголки губ если растягивались в улыбке, то от нее веяло печалью.

— Вы знаете, зачем я приехала? — спросила его, сделав глоток терпкого чая. Семеныч, грустно усмехнувшись, кивнул.

— Андрей приезжал ко мне, — сказал, разглядывая свои руки. — Просил ни о чем не спрашивать, но если ты появишься, отдать тебе письмо. — Он поднял глаза, посмотрев в упор, взгляд пробирал до костей, внимательный, серьезный. — Это ведь связано с его смертью? — задал вопрос.

Я кивнула, тяжело вздохнув. Семеныч кивнул следом.

— Я так и думал. Но мне он ничего не рассказывал, а письмо сейчас отдам, как убрал тогда в ящик, так оно и лежит.

Семеныч поднялся как-то с трудом, словно этот короткий разговор забрал у него все силы. Проковылял в спальню, с нашего места было видно, как, открыв сервант, он порылся в бумагах и достал белый конверт.

Отдал мне, а я, принимая, вдруг спросила:

— Вы были с ним близки?

Семеныч бросил еще один внимательный взгляд. Усевшись на место, отхлебнул чая, а потом сказал:

— Я был влюблен в его мать. С тех самых пор, как она появилась у нас, чтобы снять дачу. Каждый год приезжала, у меня два дома, вот соседний я и сдавал ей с Андрюшей. Ухаживал за Ариной, но она была категорична. Мужчины ее, кажется, не интересовали. Мы остались друзьями, хотя я и надеялся, думал, когда-нибудь ей надоест куковать в одиночестве. Но Арина оказалась не той породы… А Андрюшка, считай, вырос у меня на глазах, почти как сын, только что на сезон, — Семеныч горько рассмеялся, качая головой.

А я вдруг вспомнила, что видела его на похоронах. Да уж… Вот и познакомились поближе.

— Спасибо вам, — сказала негромко, он кивнул. Допив чай, мы стали собираться, и уже выходили, когда Семеныч взял меня за руку и, посмотрев в глаза, сказал:

— Если он выбрал тебя… Значит, знал, что делает. Что бы ни было в этом письме… Доведи дело до конца. В память о нем.

Внутри все задрожало. Спешно кивнув, я выскочила за Владом, стирая выступившие слезы. Говорят, смерть стирает обиды и все выравнивает. И я вдруг почувствовала, что моя злость и ненависть утихли, и я уже не думаю об Андрее как о самовлюбленном тиране и эгоисте.

Влад дал мне время прийти в себя, не задавал никаких вопросов, шел молча. И только в машине я распечатала письмо. На этот раз в нем не было ничего кроме записки с напечатанным текстом: