Мой номер — первый

Как и у всех футболистов, уязвимы у вратарей колени (точнее — мениск). Ввиду их перегрузок во время быстрых стартов, которые необходимы для выходов на мяч и для прыжков за высокими мячами. Прием мяча на линии также связан с подскоком. Молниеносных коротких стартов, без которых немыслимы выходы на мяч при выбегании из ворот, предпринимаю около ста за тренировку. За день набегаю в общей сложности примерно километр. Но и колени меня не беспокоили: не перенес ни одной операции мениска, которая для футболиста считается обычным делом и с которой он рано или поздно должен считаться.

Мне не везло с лицом и лодыжкой. И как это часто бывает, не в разное время, а в одно и то же. Моя карьера голкипера началась с перебитого носа и сотрясения мозга уже в первом матче на первенство лиги за «Железарны» (Простеев). В ходе американского турне в составе «Дуклы» в Сан-Сальвадоре один из местных футболистов ударил меня по лицу так сильно, что сломал скулу. Я отчетливо слышал хруст, но боли не почувствовал. Казалось, треснула голова соперника. Но какое там!.. Он только потряс ею и умчался от ворот. Лишь после матча я заметил, что не очень-то фотогеничен — скорее, похожу на боксера, чем на вратаря. В зеркале было видно, что моя левая щека примерно на сантиметр сместилась назад.

Доктор Топинка изъездил со мной на такси полгорода, прежде чем удалось сделать рентгеновский снимок. Выяснилось: вся скула оказалась как бы покоробленной. Впрочем, на боль я не жаловался и хирургическое вмешательство отложили до Праги. Я тем временем почти привык к своему несимметричному лицу, участвовал в двух очередных матчах первенства лиги. Наконец под наркозом кость привели в порядок, но теперь боль была сильнее, чем раньше. В матчах, однако, я об этом не думал. Мама, позднее наблюдавшая меня на поле или следившая за матчем по телевизору, всегда боялась за мою голову. То ли неловко повертывал я ее, то ли делал излишне рискованные движения — сказать трудно. Но, бросаясь за мячом, держать голову на весу или отводить ее куда-то в сторону тяжело.

Я не мог позволить себе специально думать о том, как уберечь голову. Вратарь — в любую секунду(!) — должен быть готов сделать для своей команды даже что-то сверх положенного — ведь он освобожден от беготни в поле. Вратарь обязан рисковать и даже... быть готовым к какой-либо травме. Когда я выходил на нападающих, то не думал о возможных последствиях столкновений. Когда бросался в ноги противнику — не мог выбирать безопасную траекторию: должен был нацелиться прямо на мяч и решительно идти на него (иначе не стоило бросаться вообще). Впрочем, особого страха я не испытывал. С трибуны это выглядит куда более грозно, чем вблизи, на газоне. Обычно там остается достаточно места для маневра и редко когда дело доходит до тесного контакта, который видится болельщику, удаленному от места событий.

Но вот наступил 1966 год, и стало создаваться впечатление, что мне придется дорого заплатить за броски. Это началось в осеннем круге первенства лиги, в матче со «Слованом» (Братислава). Я в броске доставал мяч, к которому приближался Йозеф Томанек. Мы были у мяча почти одновременно (а может быть, я опережал соперника на долю секунды?). Уверен, что Томанек не хотел нанести мне травму умышленно. Футболисты, зная, что вратарь устремится к мячу, как правило, проявляют необходимую осторожность, чтобы не задеть его лицо — прыгают через голкипера (и не только в его, но и в своих интересах, так как сами рискуют сломать ногу). В броске вратаря за мячом участвуют не только голова и руки, но и весь корпус. Обладая большей массой, вратарь в более выгодном положении и обычно опережает соперника.

Томанек хотел Успеть в последнюю секунду зацепить мяч носком, но... «чиркнул» бутсой по моему подбородку. Я доиграл встречу, но потом меня тотчас отвезли в стршешовицкую больницу. Сразу — на хирургический стол. Наложили двенадцать швов — снаружи и внутри, во рту. Кроме того, было зафиксировано легкое сотрясение мозга.

Случившееся я воспринял как невезение, от которого никто не застрахован, хотя одна из газет расценила этот эпизод как неудачный выход. Но не уточнила, чей — Томанека или мой. Я бы сказал, ничей: ни его, ни мой. Просто — невезение. Я не считал нужным что-либо менять в своей тактике.