Мой театр. По страницам дневника. Книга II

В зале стоял солидный обеденный стол, рядом висело огромное зеркало, на противоположной стене крепился балетный станок с квадратом дощатого пола вместо паркета.

…Узнав, что я делаю в своей долгожданой квартире ремонт, Семёнова буквально заставила меня поставить там балетный станок. Сказала деловито: «Сначала на нем будет сохнуть белье, а потом он будет тебя кормить!» Намекая, что, если наступят тяжелые времена, можно жить на частные уроки. Я не ослушался, исполнил все, что Марина Тимофеевна велела, и даже больше: у меня в квартире есть не только станок, но даже коридор, превращенный в маленький репетиционный зал. Так что с голоду умереть не получится.

В гостиной Семёновой, справа, находилась дверь, которая вела в ее спальню. Над дверью висел… портрет Улановой! Что греха таить, это было далеко не самое удачное изображение Галины Сергеевны. Проходя под ним, Семёнова обыкновенно поднимала туда глаза и с явным удовольствием произносила: «Ой, мне так нравится этот портрет Галки! Ей он не понравился, а я купила!»

…Я затаился около двери в семёновскую гостиную так, чтобы Марина меня не видела. Она сидела за столом. Зашла сиделка, которая за ней ухаживала. Они о чем-то заговорили, о чем-то совсем обыденном, незначительном…

Я постоял, посмотрел, послушал, почувствовал, как глаза мои предательски налились слезами. Внутри все сжалось в комок, в носу защекотало. Неслышно отступив от дверного проема, я шагнул в глубь холла… Как оказалось, я видел Семёнову в последний раз…

6

В 2018 году, во многом благодаря участию руководителя PR-службы академии Г. Л. Петровой, в Петербург из американского Индианаполиса прилетел художник В. С. Косоруков – муж И. П. Дешковой, известный в мире под именем «Русский Дега».

Ирина Павловна уговорила его и меня на создание портрета, строго сказала: «Коля! Валера написал в Большом театре портреты практически всех выдающихся артистов, хореографов, педагогов, в том числе многократно рисовал Семёнову, Уланову, Максимову, Лавровского, Бессмертнову, Васильева и Григоровича твоего любимого. Это уникальная „золотая серия“, в нее ни по какой протекции не попасть. Нужно обязательно сделать твой портрет! Ты же последний в этой когорте».

Во время сеансов Валерий Стефанович с юмором вспоминал о Большом театре. Он как художник отдал ГАБТу более 30 лет жизни. Как говорится, дневал и ночевал в репетиционных залах, за кулисами.

В театр Косоруков пришел совсем молодым – студентом художественного института им. В. И. Сурикова, труппой тогда руководил Л. М. Лавровский. Однажды после какого-то спектакля Валерий в кулуарах театра восторженно и громко отозвался о ком-то из исполнителей: «Когда я закончил свою речь, понял, что сделал это напрасно. Лица окружающих словно прокисли и окаменели, в воздухе повисла пренеприятнейшая пауза».

Свидетельницей моего фиаско оказалась Елизавета Павловна Гердт. Она деликатно взяла меня под руку и, отведя в сторону, сказала тихим голосом: «Валерий! Не забывайте, в театре: всюду ушки, ушки, ушки!» Я понял, что здесь надо быть очень осторожным в своих высказываниях, какими бы они ни были.

Косоруков часто рисовал на классе у Семёновой. Делая быстрые наброски в своем альбоме, рядом он мог записать замечания Марины Тимофеевны ученицам: «Смягчи кисть, смягчи, говорю! У тебя в руках весь твой характер!» или «То, что ты сейчас сделала, – это полная победа… полная! Над искусством!»

Семёновой молодой художник, видимо, тоже импонировал, иначе она бы его даже на порог не пустила. И, когда Валера заговорил с Мариной Тимофеевной о портрете, та не только согласилась, но пригласила его к себе домой, как она выразилась, чтобы «поболтать без посторонних глаз». Семёнову ведь многие выдающиеся художники рисовали: Н. Н. Вышеславцев, А. Р. Эберлинг, А. В. Фонвизин. Она в живописи разбиралась.

«В назначенный час, – рассказывал Валерий, – я оказался дома у Семёновой. За мной увязался мой приятель, музыкант Игорь Амчиславский, обожавший Марину Тимофеевну с детства. Его отец в годы ее выступлений был директором оркестра Большого театра.

Семёнова находилась в прекрасном расположении духа. Над дверью в соседнюю комнату я неожиданно увидел не самый комплементарный портрет Улановой. На стене – пару акварельных портретов Семёновой работы Фонвизина. „Замечательные!“ – не удержался я. „Да, я тоже их люблю. Но их было не два, а три. Пока моя домработница не умудрилась протереть один из них мокрой тряпкой! Они без стекол висели“.

Мы с Мариной Тимофеевной присели за стол, обсуждая, каким будет ее портрет, а мой приятель продолжал рассматривать картины, висевшие на стенах гостиной. Внезапно он издал торжествующий вопль: „Боже!“ Замерев перед высокой этажеркой, на которой красовался роскошный старинный самовар, украшенный гирляндой медалей, Игорь воскликнул: „Вот она – истинная красота!“ На тот момент мой приятель был помешан на коллекционировании самоваров, покупал их, даже по деревням за ними ездил.