Мои воспоминания. Брусиловский прорыв

С осени 1924 года я стал болеть, затяжная инфлуэнция с осложнениями, главное бронхит меня мучил. Не выходил я из дому около двух месяцев. Нервы расходились сильно. По правде сказать, измучился я вопросом: как быть? Как спасти Россию? Где выход? И вот, в это самое время явился ко мне новый провокатор и сильно взволновал меня. Раньше их несколько было, а один так подряд несколько лет, как только случались какие-либо осложнения на горизонте, сейчас же являлся ко мне с разными вопросами.

Но почти всех этих молодчиков я разгадывал сразу. Теперь пришел молодой человек. Звонков у нас нет, все стучат на разные лады. Услышав очень робкий стук в передней, жена отворила дверь. Молодой человек, по виду крестьянин, очень бледный и симпатичный, спрашивает меня. Она говорит, что меня нет дома. Я вышел пройтись.

– Вот передайте письмо. Оно очень важное.

– От кого?

– От Алексея.

Жена чуть не лишилась чувств, так как подумала, что от моего сына Алексея, давно пропавшего. Взглянув на почерк, она сразу убедилась, что ошиблась.

– От какого Алексея?

– От наследника цесаревича.

– Господи! Что вы говорите, он давно убит.

– Это неправда. Мы его скрываем. Это у вас в городе верят, а крестьяне знают, что это неправда.

– И что же, они все живы?

– Нет, – государь, государыня, Татьяна, Мария – эти убиты, а Алексей, Анастасия и Ольга живы.

Жена моя стала читать письмо и у нее окончательно подкосились ноги.

«Алексей Алексеевич, дорогой крестный мой…»

– Почему крестный?

– Он и отца моего так зовет. Вся Маньчжурская армия его крестила в Японскую войну. Государь тогда всех их крестными отцами к сыну родившемуся назначил…

– Да, это правда, я помню. Но мой муж в Маньчжурской кампании не был.

– Этого Алексей может не знать, он младенцем в то время был.

– Да, это верно! – согласилась жена, и продолжала читать письмо. Почерк мелкий, вполне интеллигентный.

«Алексей Алексеевич, дорогой крестный мой, сообщаю Вам, что я жив и здоров, чего и Вам желаю, но нахожусь в самом плохом положении, и просьба моя не оставить меня, но боюсь дать Вам адрес, если Вы меня совершенно можете погубить навсегда. Но я надеюсь на Вас, как на папу, что Вы выручите мое проклятое имя Алексей.

Сестра Оля жива, если хотите, поговорите с подателем сего, но не делайте ему зла, и он Вам все расскажет. До свидания, слезно плачу, что нет среди меня никого. Жду ответа и помощи. Алексей. 6.XII.24 г. Хотя бы на этой бумажке напишите мне ответ».

– Он пишет по новой орфографии! – заметила жена.

– Это я его научил. Он по-английски и по-французски лучше умел писать, а по-русски плохо. Я его учил.

«“Слезно плачу, что нет среди меня никого – прямой перевод “à mon milieu”», – подумала жена.

– А где же он живет? Расскажите подробно.

– Живет у нас, в избе моего отца. Мы два года его скрываем, говорим, из беженцев застрявший – сирота. Кроме нас еще одна только семья в селе знает, кто он, и в Казани еще один человек знает.

– А как же ваш адрес?

– Село Алаты, Арского кантона, Казанская губерния. Зовут отца моего Аркадий Александрович Гохов.

– Как же он к вам попал?

– Их выкрали и увезли перед самым тем временем, как решено было их всех убить. Вот комиссар и испугался, что их всех увезут, и в ту же ночь поспешил всех остальных убить. И убили. Там была организация, поручик Варатуев выкрал Алексея и Анастасию, а Ольга раньше убежала. Алексей и Анастасия долго жили у Варатуева, он тамошний помещик. А погодя стало опасно их вместе держать. Анастасию устроили у одних людей в Самарской губернии, город Мелекесс.

А за Алексеем отец ездил и привез к нам, так как у нас глушь большая и не опасно. Он с Варатуевым давно дело имел, медом торговал. Алексей был сильно болен тогда, кровь шла, мы думали, что помрет. Но выжил, и с тех пор два года как у нас, ни разу не болел, окреп. А отец все беспокоится, что пища у нас простая, грубая.

– А Ольга где?

– Она в Казани под именем Александры Ильинишны Саратовой, мещанки из Баку, в доме для психически расстроенных, 5-е отделение. Мы с Алексеем были у нее, они узнали друг друга, очень обрадовались. Там заведующий лечебницей Гринберг знает, кто она, и знает, что она здорова, но там помещена для ее же безопасности. А когда следствие было по доносу и допрос, она отказывалась, отрицала, что она Ольга…

Жена моя все это слушала и не знала, что думать. Просила его зайти на другой день в час, когда мы все будем дома. Сестра ее вышла к нему, и тоже страшно взволновалась, но сразу стала говорить, что это провокатор, что он все врет. А жена находила, что все его рассказы очень последовательны и правдоподобны.

Когда я вернулся домой, все это выслушал и прочел письмо, то, вероятнее всего от того, что это было бы спасением для России, единственный выход из этого тупика, куда ее завели большевики, я страшно взволновался и обрадовался – и ждал его прихода на другой день с нетерпением.