Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

По возвращении в Париж Ламе продолжал заниматься учеными трудами, издал замечательный курс физики{455} и был вскоре избран в члены французского Института. Клапейрон же пустился в предприятия по постройке железных дорог, разбогател и был также избран, но гораздо позже, в члены французского Института. Я бывал у них в Париже; в последний раз я видел Ламе очень старым, глухим, болезненным и потерявшим память. Он нанимал в Латинском квартале Парижа очень небольшую квартиру в 5-м, если не в 6-м этаже. Меня он не узнал и не мог припомнить, но с удовольствием отзывался о времени, проведенном им в России, и относился к ней с благодарностью. Клапейрона же я видел в собственном его большом доме близ церкви Св. Магдалины. Он еще был свежим мужчиной и казался здоровым. Это было в 1860 г., когда некоторые из французских инженеров, приглашенные в Россию Главным обществом российских железных дорог, уже успели выказать свою нерасчетливость, бестолковость и даже незнание в деле постройки железных дорог. Мне известно было, что учредители Главного общества вначале имели намерение пригласить Клапейрона в главные директора предпринятых ими железных дорог в России и что это предположение не состоялось частью потому, что Клапейрон не хотел круглый год жить в России, а частью потому, что Клапейрон имел во Франции звание только старшего инженера 1-го класса, а означенные учредители полагали, что если главный директор Главного общества российских железных дорог будет иметь звание французского главного

[41] инспектора дорог и мостов, которое имел Колиньон{456}

, то это произведет в России более эффекта. В этом они ошиблись; то и другое звания были известны весьма малому числу русских, и вообще публика была к французскому званию главного директора железных дорог Главного общества вполне равнодушна. В разговоре моем с Клапейроном я заявил ему сожаление, что он не принял означенной должности, так как она ему была бы сподручнее не только по большой его опытности в деле постройки дорог, но и по знакомству с Россией и с ее инженерами, из которых многие с удовольствием вспоминают, что они его ученики. Мы могли надеяться, что он сделал бы лучший выбор инженеров для постройки железных дорог в России. Жена Клапейрона{457} заметила, что она часто слышит от всех русских такой отзыв о французских инженерах, строящих дороги в России. Клапейрон, развалясь в креслах и положив ноги в камин так, что можно было опасаться, что они загорятся, извинял выбор инженеров в Россию тем, что хорошие французские инженеры имеют и дома довольно дела; сверх того, они же строят и эксплуатируют дороги в Испании, Италии и Австрии, землях, пограничных с Францией, находящихся в одинаковых климатических с Францией условиях, а иногда и в лучших, при однородной цивилизации. Понятно, что французские инженеры охотнее идут в эти страны, чем в отдаленную Россию с ее суровым климатом и отсталой своеобразной цивилизацией. В таком положении дела надо было довольствоваться остатком (le reste). Жена Клапейрона, очень любезная дама, постоянно вмешивавшаяся в разговор, заметила на это: «Cela doit être, dʼaprès tout ce que jʼentends dire

[42], un beau reste». (Это должен быть по всему тому, что я слышу, прекрасный остаток). Клапейрон спросил меня, между прочим, поехал ли бы я в Китай, если бы меня пригласили строить железные дороги, и на мой отрицательный ответ сказал: «А ведь климат в Китае лучше, чем в Петербурге, да по общему здесь мнению и китайская образованность ближе к русской образованности, чем эта последняя к французской».

По отъезде Ламе из России преподавание в институте высшей математики было поручено академику Буняковскому{458}

, а аналитической механики академику Остроградскому{459}, так что в этом отношении институт не был в потере. Насколько старались избирать лучших профессоров для преподавания в институте математических наук, настолько же мало обращали внимания на познания и способности преподавателей других предметов, чему приведу следующие примеры.