Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

Большие почтовые тракты в Московской губернии устраивались распоряжением московской дорожной комиссии под начальством московского военного генерал-губернатора, без подчинения их Главному управлению путей сообщения. Принятый способ их устройства состоял в следующем: дорога должна была иметь ширину в 10 саж., с невысокими земляными валами с обеих сторон и канавами сзади валов, в которые вода должна была стекать через прорывы, оставленные в валах. Полотно дороги ничем не укреплялось; напротив того, с него снята была верхняя кора для образования валов, которыми вода задерживалась на полотне дороги. Полотно дороги ремонтировалось прибавлением глины в глинистый грунт, через что она делалась в сырое время непроезжею. Старому фельдмаршалу графу Сакену{703}

, приехавшему на коронацию Императора Николая, приписывали следующую остроту: он сожалел, что не догадались в 1812 г. назначить князя Голицына московским военным генерал-губернатором, так как по устроенным им дорогам Наполеон никогда не дошел бы до Москвы. После употребления огромных сумм на эти негодные дороги решились некоторые из них превратить в каменные шоссе. Производство этих работ было возложено на ту же комиссию с условием, чтобы шоссе по окончании были свидетельствованы инженерами путей сообщения III (Московского) округа. Меня назначили свидетельствовать шоссе от Москвы до границ Ярославской губернии. Злоупотребления при постройках были тогда делом обыкновенным; инженеры имели на этот счет вообще дурную репутацию, но злоупотребления между ними умерялись наблюдением начальства, а частью влиянием тех товарищей, которые производили работы вполне честно. Но злоупотребления переходили всякую границу, когда работы производились вне ведомства путей сообщения, по неимению упомянутых умеряющих условий. Эти злоупотребления были очень значительны и при устройстве шоссе в Мос ковской губернии.

Время, свободное от службы, я проводил спокойно; много читал, равно как и жена моя. Мы почти ни к кому не ездили; мои же приятели и ее приятельницы, {о которых я говорил выше}, часто бывали у нас. Воск ресенье и праздничные дни проводили у нас два младших моих шурина Анатолий и Николай. До наступления вакаций в университете у нас каждый день обедал шурин Валерий, а по отъезде его на вакацию в деревню к отцу в его флигеле поместились отпущенные из Московского дворянского института также на вакацию два младших моих шурина, которые целые дни проводили у нас. По воскресеньям и праздникам, в которые работы не производились в Воспитательном доме, я с ними рано утром отправлялся пешком в одну из окрестных деревень, преимущественно в с. Марфино, находящееся за с. Останкином. Вскоре приезжали к нам моя жена и Е. Е. Радзевская с разной провизиею, и мы проводили весь день в прогулках, в чтении под тенью дерев и в ловле бабочек и жучков. К этой ловле я был вовсе неспособен и редко в ней участвовал; <зато> когда же принимался за нее, то всех смешил. Марфино было избрано нами преимущественно потому, что в нем было много один за другим следовавших прудов, берега коих составляли большие долины, окруженные лесами. Летние жары умерялись присутствием воды и тени в лесу, а виды бабочек были чрезвычайно разнообразны, так что у жены моей в одно лето составилась довольно большая их коллекция.

Во время жизни нашей во флигеле в доме Левашовых часто проводил у нас по нескольку дней дядя мой князь Александр Волконский, очень любивший мою жену, которая ему платила взаимностью. Несмотря на то что он был старше всех моих дядей и теток, он был образованнее других; несмотря на грозную наружность, он скорее сходился с молодыми людьми и, не придерживаясь старых обычаев, понимал, что новое поколение желало жить по-своему. Он останавливался в моем кабинете; встав рано утром, шепотом, чтобы не разбудить жену и меня, вызывал из мезонина Е. Е. Радзевскую, которая наливала ему чай, и, таким образом, нисколько не мешая обыкновенному ходу нашей жизни и не требуя никакого в угоду ему в ней изменения; он охотно жил у нас, занимаясь чтением и раскладыванием какого-то гран-пасьянса, не кончив которого оставлял карты до следующего дня, а иногда и долее, разложенными на столе. Я не мог понять этого гран-пасьянса, и, когда я это говорил дяде, он улыбался и никогда не объяснял его. В это время он уже продал Григорию Федоровичу Гежелинскому{704} свое имение Ишенки Подольского уезда и купил новое в Дмитровском уезде, с очень хорошим домом и садом. Я несколько раз бывал у него в этом имении, после его смерти проданном вдове генерала Николая Степановича Завадовского{705}.