Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

По возвращении моем в Нижний мои натянутые отношения к Урусову постоянно ухудшались вследствие сплетен Гагарина и неодобрения мною разных неудобоисполнимых предположений Урусова по развитию {устроенного} водопровода, паровые машины которого он очень часто посещал и делал при этом без моего ведома неуместные распоряжения, как-то: останавливал в сильные морозы действие машин, через что вода в водопроводных трубах могла замерзнуть, и т. п. Это подавало повод к неприятным между нами объяснениям. В Светлый праздник, 4 апреля, я получил орден Св. Анны 2-й ст.; мне показалось, что Урусов, всегда находивший, что меня мало подвигают по службе, был недоволен тем, что я получил награду. В мае приехал ко мне погостить мой старый друг А. И. [Алексей Иванович

] Нарышкин

{298}

, любивший громко выражать свое мнение; в нижегородском обществе он, говоря об Урусове, постоянно называл его дураком, что не могло не сделаться известным последнему, а Нарышкин мог судить об Урусове только по моим словам; по приезде в Нижний он не сделал визита последнему, и этим Урусов был также очень недоволен. Однажды, прогуливаясь со мною, Нарышкин по своему обыкновению говорил громко и прибавлял, что будто я держу Урусова в руках, {тогда как этого и не было, и я так никогда не отзывался о моих отношениях к Урусову}. Во время этих объяснений Нарышкина я увидал, что Урусов следует за нами, и по выражению его лица заметно было, что он все слышал. В это же время князь Лев Гагарин, {давно уже влиявший на Урусова по разным административным управлениям}, начал вмешиваться и в строительную часть, хвастаясь в клубе, что какой-то журнал строительной комиссии, мною и другими членами подписанный, не будет по просьбе Гагарина утвержден подписью Урусова. Когда предсказание Гагарина сбылось, я откровенно сказал Урусову, что при допущении влияния Гагарина на дела строительной комиссии я должен буду оставить Нижний. Полагая Урусова человеком бескорыстным, я за это качество извинял его глупость и вспыльчивость. Конечно, понятия наши о взяточничестве были неодинаковые, в доказательство чему расскажу следующее. На праздник Рождества Христова еще в 1845 г. явился ко мне купец Бугров{299}, подрядчик по работам строительной комиссии; найдя в моем кабинете брата моего Николая, Бугров объявил, что имеет до меня просьбу, которую желает передать мне наедине; я ему отвечал, что он может все говорить при моем брате, но он настоял, чтобы я его выслушал без свидетелей. Когда я с ним перешел в другую комнату, он мне поднес завязанный носовым платком узел, наполненный кредитными билетами, которого я не взял, заявив, что я никаких подарков не принимаю. {Дела Бугрова в строительной комиссии были незначительны, а потому ему не для чего было давать большие взятки; принесенный же им узел был большого размера; надо полагать, что он был наполнен мелкими кредитными билетами.} Об этой проделке Бугрова я тогда же рассказал Урусову, который очень сожалел, что я не взял предложенных мне Бугровым денег. Он полагал, что мне следовало их взять и представить в приказ общественного призрения; {я же был того мнения, что ни в каком случае я не имел права располагать чужими деньгами; сердиться же на Бугрова или его наказывать за то, что он предлагает взятку, в то время когда в Нижнем не делалось никакого дела без взяток, было, по моему мнению, несправедливо}. Впоследствии начали ходить слухи, что Урусов не брезгает взятками и даже не платит за забираемые для его дома припасы; я этому не верил, {приписывая упомянутые слухи тому, что в Нижнем не могли понимать, чтобы власти не пользовались случаем нажиться на счет лиц, которые от них зависят}, но в зиму 1847/48 г. я случайно был свидетелем, как из губернаторского дома выгоняли поставщика, у которого забирали какие-то (кажется, съестные) припасы и не хотели платить по представленному им счету. После этой сцены Урусов совершенно мне опротивел, и я решился просить Клейнмихеля дать мне другое назначение, но отложил это до окончания изысканий по составлению проекта водопровода в г. Симбирске.

В начале лета открылась в Москве сильная холера{300}, {свирепствовавшая в ней в первый раз в 1830 г. и с того времени ее не посещавшая}. Из писем сестры, жившей в это время в Москве, видно было, что она очень боялась этой болезни. Так как во время эпидемии всего важнее сохранять бодрость духа и по возможности веселость, а жена моя не только умела сохранять их, но и возбуждать в лицах ей близких, то она, {по дружбе ее с моею сестрою}, поехала с Е. Е. Радзевской в Москву; я {же вскоре по ее отъезде поехал} в Симбирск.