Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина

Я получил письмо с благодарностью от Анне Морган и приглашение отобедать на вилле Трианон в Версале. Анне писала, что встретит меня. Там было смешанное общество – на обед были приглашены греческий принц Джордж, леди Сара Уилсон[62], маркиз Талейран-Перигор, комендант Поль-Луи Вейлер, Эльза Максуэлл[63] и другие. Я даже не могу вспомнить, что там было и о чем все разговаривали, – я был слишком озабочен тем, чтобы произвести хорошее впечатление.

На следующий день ко мне в отель приехал Уолдо Фрэнк с Жаком Копо, основателем нового течения во французском театре. Вечером все вместе мы пошли в цирк, где на арене выступали несколько прекрасных клоунов, а потом устроили ужин с членами театральной труппы Копо в Латинском квартале.

На следующий день я должен был быть в Лондоне, где к ужину меня ждали сэр Филип Сассун, лорд и леди Роксеведж, они хотели познакомить меня с Ллойд Джорджем[64]

. Однако наш самолет вынужден был совершить посадку на побережье Франции из-за тумана над каналом. В результате мы прибыли на место с трехчасовым опозданием.

Несколько слов о Филипе Сассуне. Во время войны он был секретарем Ллойд Джорджа. Человек примерно моего возраста, очень яркая личность. Он выглядел привлекательно и немного экзотично. Кроме того, он был членом парламента от Брайтона и Хоува, одним из богатейших людей Англии, но это не мешало ему быть активным и делать собственную жизнь интересной каждый день.

Во время нашей первой встречи в Париже я пожаловался ему на смертельную усталость, сказал, что хочется остаться в одиночестве, подальше от людей, что все стало действовать мне на нервы, в том числе цвет стен в отеле.

– А какой цвет вам нравится? – засмеявшись, спросил Филип.

– Желтый и золотой, – в шутку ответил я.

Он предложил мне провести немного времени в его поместье в Лимпне, где я смог бы отдохнуть и побыть подальше от людей. К моему удивлению, портьеры в моей комнате были желто-золотистые.

Поместье было необыкновенно красивым, дом – обставлен в самом изысканном стиле. Для Филипа все это было нетрудно – он обладал великолепным вкусом. Я помню, как восхищался апартаментами, которые занимал в поместье. В них была электрическая плитка для подогрева супа, если я вдруг проголодаюсь ночью, а по утрам двое статных лакеев вкатывали в спальню целый кафетерий на колесах, и можно было выбрать американские хлопья, или рыбные котлеты, или бекон и яйца. Как-то раз я упомянул, что находясь здесь, в Европе, скучаю по пшеничным оладьям, и вот они были уже здесь, горячие, с маслом и кленовым сиропом. Это было как в сказке «Тысяча и одна ночь».

Сэр Филип руководил своим домашним хозяйством, постоянно держа одну руку в кармане своего сюртука – он перебирал жемчужины ожерелья, которое когда-то принадлежало его матери. Длина нитки составляла около метра, а каждая жемчужина была размером с ноготь большого пальца руки.

– Их нужно всегда носить с собой, чтобы они оставались живыми, – говорил он.

После нескольких дней отдыха сэр Филип пригласил меня отправиться в госпиталь в Брайтоне навестить неизлечимых больных – парализованных солдат, раненых во время войны. Смотреть на грустные лица лишенных всякой надежды людей было невыносимо. Один парализованный молодой человек рисовал, держа кисть во рту, иначе он просто не мог. У другого кулаки были сжаты так, что ему приходилось вводить обезболивающее, чтобы постричь ногти, которые могли врасти в ладони. Некоторые из пациентов были в таком ужасном состоянии, что мне даже не разрешили увидеть их, но сэр Филип навестил и их.

Из Лимпна мы вместе вернулись в Лондон на Парк-лейн, где он жил и устраивал ежегодные благотворительные выставки живописи под названием «Четыре Георга». Это был великолепный дом с огромной оранжереей, где весь пол был покрыт голубыми гиацинтами. Когда я завтракал там на следующий день, гиацинты были уже другого цвета.

Мы побывали в студии сэра Уильяма Орпена[65], где посмотрели портрет сестры Филипа леди Роксеведж, – он был прекрасен и полон свежести красок. Сам же Орпен оставил неприятное впечатление – он показался мне излишне молчаливым скептиком, старавшимся скрыть свое высокомерие.

Следующую поездку я совершил в загородный дом Герберта Уэллса в поместье графини Уорик, где он жил вместе с женой и двумя сыновьями, которые буквально за день до меня приехали из Кембриджа. Меня пригласили остаться в гостях на ночь.

Днем около тридцати студентов Кембриджа появились в саду, держась одной тесной группой, будто готовились к коллективной фотографии, и наблюдали за мной как за существом с далекой неизведанной планеты.

Вечером вся семья Уэллсов играла в игру под названием «Животные, овощи и минералы», при этом я чувствовал себя как школьник на тестировании уровня интеллекта. Еще запомнились ледяные простыни и свет свечей, когда я укладывался спать. Это была самая холодная ночь из всех, которые я провел в Англии. На следующее утро Уэллс спросил, как я спал.

– Довольно хорошо, – вежливо ответил я.

– Многие из наших гостей жалуются, что комната очень холодная, – невинно заметил он.