Моя в наказание (СИ)

Мразью себя чувствовал. А должен был вершителем справедливости. Предательницу же наказываю? Предательницу.

Дальше — хуже. На колени ставлю. Толкаюсь между губ членом. Она берет. Стонет… Я сдаюсь.

Слабый.

Настолько, что даже себе боялся признаться: моя игра — это с самого начала жестокая просьба пройти навстречу по руинам обвалившегося к херам моста. Где-то карабкаться, где-то по дну, где-то срываться, а потом опять ползти. Всё всплепую. Всё наощупь. С затаенной надеждой, которую и вслух озвучить-то стремно. И которая чередуется с вспышками отчаянья, злости, не прошедшего желания вредить.

Мы все в крови. Делаем друг другу хуже и хуже… И ползем.

По моему пепелищу разливается ее живая вода.

Шипит и испаряется. Мало. Ещё давай.

Я не смог ее пользовать, потому что и не хотел. Другое дело — обладать, впитывать и извлекать. Не думая, что любой ресурс не бесконечен. Мне нужно. Я соскучился. А она провинилась.

Я пожалел ее когда-то давно, потому что нельзя с девочками так, как с ней поступил отец. Но то, что началось как помощь про боно, скорее всего насмешило Аллаха. Я насмешил. И он в ответ: ну впрягся, Салманов? Бери на себя всё.

И я хотел взять. Жизнь прожить. Детей родить. Внуков дождаться. Но вместо этого — еще одна божественная насмешка. Непрошенное добро — это зло, Салманов. Я не то тебе брать сказал. Получай в спину нож.

Ну и откуда здесь взяться желанию ее пожалеть? В положение войти? Принять?

Когда-то родня готова была отдать ее за любого. Им было похуй, что он с ней сделает. Может быть еще тогда она получила бы то же, что я делал теперь. И это мерзко. Страшно. От этого волосы дыбом поднимались. Но она… Ей ок, получается. После всего она за них горой. Меня растоптала, только чтобы им хорошо.

Значит, зря я тогда влез со своим благородством. Благородство она не ценит. Семью предложить больше не могу. Могу чертей. Девочке, которая со слезами на глазах объясняла, что для нее данное слово перед Аллахом — не пустой звук. И свою судьбу она выбрала. Меня.

Спорно, Айка… Спорно.

Но на сей раз это уже твоя проблемы.

У меня свои.

Трахать ее я себе разрешал. Любить снова — нет. Мой протест против чувств и моя зависимость от них же крылась во всем — в позах, которые выбирал я, в месте, которое назначал я, в моих правилах, в моей словесной скупости, но о чем нам говорить? Не о чем вроде бы.

Ты все сломала, малыш. Как раньше не будет уже.

Может быть и правильно молчать, когда любое слово — это удар.

Правда и я поздно понял, что нихуя меня никто не спрашивал, хочу я любить или нет. И это ведь тоже читалось во всем. В частоте ее ко мне визитов. В разливающемся по телу злом нетерпении, когда я ждал ее в месте, ставшем для нас сакральным. В жадности, когда дорывался до тела. В позах, которые я позволял выбирать ей. В моих правилах, которые я слал и шлю нахуй. В нашем сексе, лишенном животного. В нем столько чувств, сука… Столько чувств. Мало тебе было? Мало, блять?

Меня бесит этот город, но вроде как «вырвавшись», я три недели сгораю от нетерпения, а потом возвращаюсь ночью, потому что в нем ждет она. Послушно. Как «приказал». И мы уже оба знаем, что никакие это больше не приказы.

Ради нее я снова учусь разговаривать. Это чуть ли не самое сложное. Каждое слово — через преодоление. За каждым — тонна дерьма, которое я всё еще не отпустил.

Мы вдвоем — больные. Садисты. Друг друга мучаем. А не мучать не можем.

За дочку люблю ее еще сильнее. Ненавижу — в три раза больше. Как могла забрать? Ну как могла скрыть? Потому что сказал «уничтожу»?

Да кто бы тебя уничтожил, дурочка? Беременную? Ты бы меня еще быстрее сломала, чем сейчас.

Да и сейчас…

Я думал, что чувствую грань. Она тонкая. Пульсирует. Не переступлю. В итоге… Я спускал на нее своих чертей, а эти твари падали к ее ногам.

И я падал.

И кто теперь на коленях, Айдар Муратович? Поставил?

Торможу и вскидывая взгляд. Стеклянные двери разъезжаются. В холл заходит она. Моя отрава.

Слишком четко очерченные скулы и такие же выпирающие ребра — мои триггеры. Все, что волнует и спать не дает, я отношу в категорию «бесит». При наличии кучи более важных проблем и веских оснований считать, что это вообще не должно, в реальности — очень.

Но есть она отказывается. Не для того приезжает. Помните, я говорил, что иногда лучше молчать? Нам — всегда.

Айка смотрит перед собой и делает четкие шаги от двери вглубь холла.

Я чувствую, что полнится ненавистью. Ею же наполняет пространство вокруг. Меня тоже.

Она изменилась. Я много времени потратил на попытки понять, с чего вдруг. Что за пропасть между приглашением остаться с ними на ужин и следующим приездом, в который меня бьют по морде «это наше с дочкой время» и «приезжаю не для того».