Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Мне импонирует то, что Ю. Поляков пошёл для писателя самым трудным путём – он прежде всего сосредоточился на слове, языке, лексике своих произведений, начал искать свой стиль, свою манеру изложения, доверившись органике таланта. И опять этот расчёт оказался верным. Могут устареть драматические коллизии, потерять социальную остроту некогда горячие конфликты, может уйти с политической арены даже сам предмет разговора, как это случилось недавно с комсомолом, но – остаётся слово, оно живёт уже как самоценный организм, храня в себе лексическую генетику явлений, становясь помимо художественного фактом общественной памяти.

Именно поэтому и сегодня повести «Сто дней» и «ЧП», написанные двадцать лет тому назад, перекрытые более крутыми событиями нашей действительности, – читаются с не меньшим интересом.

Вообще говоря, оценка любого бестселлера в читательском восприятии начинается со слов – «легко», «интересно», «приятно читать». И что уж тут зазорного, если автор умеет так писать? И уж тем более если в эту нарядную, яркую упаковку он способен, как это получается у Ю. Полякова, вложить вполне серьёзное знание о нашей жизни, сказать о волнующей многих и многих проблеме, и сказать честно и трезво?

Надо сказать, что разрешить эту трудную задачу Ю. Полякову помогло отменное знание и вкус к конкретной жизненной детали. И солдатский быт, и аппаратный, и повседневный он воспроизводил из сцепления остро и точно подмеченных молекул реальности, которые в целом производят исключительно достоверную картину описываемой жизни, ту атмосферу узнаваемости и убедительности, которые не могут не вызывать в читателе доверия к автору.

Но помимо владения конкретной деталью Ю. Полякову присущ дар иронично и смешно эту деталь обыгрывать. От детали чисто бытовой он легко переходит к психологической, подчас давая в короткой миниатюре объёмный портрет того или иного персонажа. Вот, скажем, как в «ЧП» он рисует в нескольких предложениях вполне выпуклый и живой облик третьестепенного героя, водителя секретаря райкома Шумилина, некоего Ашота: «Задумавшись, он вышел на улицу и, подойдя к пустой машине, огляделся: Ашот, непринуждённо облокотившись о стену, охмурял выбежавшую в соседнее здание околотковскую секретаршу. В руках он держал бумажку с телефоном, и это не оставляло ни малейшего сомнения в дальнейшей судьбе девушки. Увидев начальника, водитель кивнул головой, что можно было понять и так: “Заводи, сейчас поедем…”»

Или: «В горком едем? – уточнил Ашот. – «Откуда ты знаешь?» – «Я не знаю. Я чувствую».

Легко и с юмором делает автор психологические наброски, однако в этой непринуждённости и кажущейся легкости явно виден не только литературный талант, но и стиль, соединявший в себе весёлый лаконизм и трезвую наблюдательность отличного психолога.

«Поседелый учитель математики Борис Евсеевич Котик стоял возле двери и подозрительно, как суровый капитан, оглядывал вернувшихся из увольнения учеников. Пропустив в класс последнего, он медленно и со значением закрыл дверь, словно задраил люк подлодки, отправляющейся в автономное плавание». На мой взгляд – превосходная картинка! Кстати, в сжатой метафоричности языка явно заметен прошлый поэтический опыт Юрия Полякова.

Или: «– Кто следующий? Заходите! – распорядился заведующий, похожий на хирурга, которому перед многочасовой сложнейшей операцией нужно быстренько вправить грыжу случайному пациенту».

А вот – социально-психологический портрет: «В пятидесятые годы она была третьим секретарём Краснопролетарского райкома комсомола и по призыву ушла на производство на небольшой завод, где и проработала до пенсии. Возможно, переходу способствовал и ультиматум мужа, Петра Филипповича Шумилина, догадывавшегося о существовании супруги лишь по некоторым предметам женского туалета в квартире. О косметике и парфюмерии речь не идёт: в те времена комсомольские богини были убеждены, что “Шанель № 5” – это улица и дом в Париже, где живал Владимир Ильич Ленин». И смешно, и точно! О серьёзном, но легко. И вообще, Ю. Поляков действительно смеясь расстаётся со многим из нашего замороченного прошлого, как это может делать нормальный и духовно выздоровевший человек, не мстя и не глумясь над этим подчас идиотическим прошлым, а как бы понимая его истинную цену.

Очень трудно определить жанровую окраску повестей Ю. Полякова. Скажем, в «Апофегее» так сложно переплелись и драма, и элементы трагедии, и фарс, и сатира, и бурлеск, и бытовой реализм, и переплелись так органично и неразрывно, что кажется, будто автор создал свой новый жанр, в котором пока один и работает.

«Кафедральные старички с пониманием переглянулись: в молодости они тоже мечтали стать честными летописцами эпохи, но хотелось бы знать, что понаписал бы тот же Нестор, когда б у него за спиной дежурил сержант НКВД с наганом. А доцент Желабьев покачал головой и с нежной грустью поглядел на симпатичную дурочку, которая наивно полагает, что историки пишут чепуху исключительно по причине незнания истории…»