Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Дождик моет старинные камни,По беседке гуляет сквознякСтань поближе ко мне. Ты близка мнеНевозможно и вымолвить – как!В чёрных лужах вода пузырится,Воздух пахнет промокшей сосной.Я-то думал, что не повторитсяНикогда это чудо со мной.

В другом стихотворении поэт размышляет уже не о чуде надежды, а о горечи убывания любви, о том, что остаётся на её пепелище:

Остаётся смятая кровать,Пахнущая нежнымсмуглым телом,Остаётся право ревновать

И возможность заниматься делом.Остаются шпильки на полу,Странный взгляд,на прежний не похожий,И совет «не ворошить золу»,И последний поцелуй в прихожей…

А позже появляется и – робкая вера в то, что должны появиться слова, «возвращающие любовь», что пройдёт желание разбираться в причинах разрыва: «пусть остаётся тайной, почему мы, полюбив, однажды разлюбили…» Одним словом – сначала переживается, а затем и пишется – подлинная «история любви». Финал её часто – предсказуемый:

В доме пахнет безлюдьем,Хоть все лампы горят.Мы с тобою не будемРазбираться, кто прав,виноват.Багровея от пыла, Выяснять,

чья правей правота.Это всё уже – было,Дипломатия и прямота.И уходы с возвратом,И прощенье с улыбкой змеи…Это страшно, как атом —Расщепленье семьи.

Или вот ещё один вариант завершения любовной истории, записанной на скрижалях отдельной человеческой жизни и обеспеченной «личным опытом» всё того же «лирического героя»:

…И вот, смиряя гордый нрав,В сердцах – не напоказ —Я говорю:– Прости меня,Прости в последний раз!..

И ты с усмешкой на устахПростишь меня опять.Одна любовь умеет такБессмысленно прощать…

Необыкновенно весомо здесь слово «бессмысленно». В одном определении – целая повесть. Впрочем, ёмкость поэтического слова всегда изумляет. Пишущие стихи это знают, те, кто любят настоящую поэзию, – тоже.

Читая именно любовную лирику Полякова, я из нынешнего своего далёка явственно вижу, как менялась не столько лексика и музыка, сколько энергетика его стихотворений. Для меня совершенно ясно, что он сам первый ощутил это состояние – «охлаждение возраста», убывание поэтического восторга перед жизнью, невозможность возврата в прошлое. Поэзия Юрия Полякова никогда не была «глуповатой» (по Пушкину), но непосредственной (а именно это, я думаю, имел в виду классик) – была. И даже малая толика утраченного должна была насторожить поэта. И, видимо, настораживала.

Отчётливо помню, как все мы, пишущие в те годы, воспринимали провокативно-притягательные строки Межирова: «До тридцати поэтом быть – почётно, и срам кромешный – после тридцати!»

Четвёртая книга Полякова «Личный опыт» («Советский писатель», 1987) появилась как раз «после тридцати». И вот что удивительно – в ней рядом со старыми, что называется, «апробированными временем» стихотворениями впервые появились стихи без рифм, без внешних признаков традиционного русского стиха. Это сегодня верлибры пишет каждый второй, а тогда в России адептов свободного стиха было – раз-два и обчёлся! И обращение «традиционалиста» Полякова к верлибру я понимаю именно как его настороженность – ввиду исчезающей внутри поэта музыки, мятущейся энергетики ритма, понимаю – как неуверенный поиск новой опоры в творчестве.

В то время Юрием Поляковым уже были написаны первые повести, вскоре принёсшие ему оглушительный успех. Но и стихи были ещё рядом, совсем близко. Вот такие:

«Разбилось лишь сердце моё…» —это из романса.Теперь так не говорят,теперь скажут: «Инфаркт!» —

и уж конечно не по причине любви.«Разбилось лишь сердце моё…» —это метафора.Но почему же тогда,возвращаясь домойпосле нашей последней встречи,я слышал,я чувствовал,как слева в грудидробно и жалобностучат друг о друга осколки?«Разбилось лишь сердце моё…» —это из романса.