Моя жизнь. Том II

Впоследствии вспоминая перипетии того времени, Вагнер писал своему старому другу Петеру Корнелиусу: «До сведения Его Величества были доведены слухи, позорящие честь госпожи ф. Б. (Козимы фон Бюлов. – М. З.). При таких условиях для нее оставалось только одно – порвать навсегда с Мюнхеном и добиться развода с мужем, имя и честь которого она хотела оградить от ненависти враждебных ей людей. Совершенно разумно она советовала ему – еще несколько месяцев назад – оставить колебания и решиться на развод. Она полагала, что такой шаг создал бы более благоприятные условия для его дальнейшего пребывания в Мюнхене: тогда никто не имел бы права утверждать, что своим положением он обязан снисходительности супруги (находились «доброжелатели», которые действительно утверждали, что, прекрасно зная про измену жены, Бюлов остается с нею лишь для того, чтобы не потерять выгодное место дирижера Мюнхенского Придворного театра. – М. З.

). Во имя этой цели она даже готова была принять на себя все жестокости бракоразводного процесса. Б. (Ганс фон Бюлов. – М. З.) поблагодарил ее, согласился с ее советом, но в свою очередь заявил, что все происходящее теперь в Мюнхене вызывает в нем сильнейшее отвращение, так что, при таких обстоятельствах, он все равно отказался бы от своего места. Относительно всего этого имеются документальные данные, переданные мною в надежные руки, и я оставил за собой право сослаться на них в случае необходимости»[660]

.

Бюлов собрался уехать в Базель и заняться там преподавательской деятельностью, но предварительно решил сам съездить в Трибшен, чтобы, по крайней мере, попытаться «сделать хорошую мину при плохой игре». 10 июня он приехал к Вагнеру; между ними состоялся серьезный разговор. И чтобы максимально не давать дальнейшую пищу сплетням, Вагнер снова, как это уже было перед Людвигом II, призвал «ложь во спасение» и написал открытое письмо для публикации в прессе, в котором защищал Козиму от всех «клеветнических нападок». После чего уже в который раз во имя пресловутого соблюдения внешних приличий «воссоединившаяся» чета Бюловов вместе с детьми покинула Трибшен и вновь вернулась в Мюнхен для улаживания последних неотложных дел перед отъездом Ганса в Базель.

Воспользовавшись тем, что начавшаяся Австро-прусская война отвлекла внимание мюнхенской публики от перипетий взаимоотношений между Людвигом II, Вагнером и четой Бюловов, Козима решила попытаться сама разрубить этот «гордиев узел». Во имя чего продолжать мучить себя, мужа и возлюбленного? Все уже и так решено. Обратной дороги нет; жить с Гансом она не будет. А общественное мнение? Нет ничего более продажного и ничтожного, чем мнение бездушной и ханжеской толпы! 15 сентября Ганс уехал в Базель один, где вскоре стал преподавать фортепьяно. И уже 28 сентября Козима фон Бюлов, уже в который раз демонстративно бросив вызов обществу, приехала в Трибшен к Вагнеру и стала ожидать того момента, когда она наконец сможет гордо называть себя Козимой Вагнер. Тем более что в это время она находилась на четвертом месяце беременности, и не было сомнений, что отец этого ребенка – не Ганс, а Рихард.

4

Осень и два месяца зимы прошли в счастливом и тревожном ожидании. 17 февраля 1867 года в Трибшене Козима родила свою четвертую дочь Еву (1867–1942), второго ребенка Вагнера. Все последнее время композитор усиленно работал над «Нюрнбергскими мейстерзингерами», которых он так надолго «забросил» перед переездом в Трибшен. Искусство и любовь вновь слились для Вагнера воедино. Поэтому девочка и получила имя Ева – в честь красавицы Евы Погнер, героини «Мейстерзингеров».

Остаток зимы и весну Вагнер и Козима наслаждались покоем и настоящим семейным счастьем в Трибшене. Он работал, диктовал мемуары; она занималась детьми и вела домашнее хозяйство. Время летело незаметно.

Однако – на счастье и на несчастье Вагнера – в Мюнхене Людвиг II старался сделать все возможное, чтобы музыкальные драмы своего кумира все же увидели свет рампы. С отъездом Вагнера из Баварии антивагнеровские настроения среди мюнхенской публики постепенно улеглись, и постановки его произведений перестали представлять собой угрозу публичного скандала и бунта. Более того, мюнхенцы внезапно возгордились, что являются современниками великого композитора, и пожелали видеть его творения на сцене родного города.