Молчаливый полет

Углы, пропахшие сивухой.Козел, заглохший у плетня,И хрюканье розовоухой,И сизоперых воркотня,И «Бакалейщик Еремеев»,И «цып-цып-цып», и «кудкудах»,И кладбища воздушных змеевНа телеграфных проводах…Чего еще прибавить надо? —Был путь провинции один:Жить, как безропотное стадо,Гнить, как соломенный овин,На черных идолов креститься,Валиться в прорубь нагишомИ новорожденных из ситцаКормить моченым калачом…Провинция паслась и дохлаИ на гульбе сшибала лбы,

Пока не вылетели стеклаИз рам урядничьей избы.А стекла здорово звенелиПод партизанским каблуком;Неслись тифозные шинелиС мандатами за обшлагом,Лампады гасли над амвоном,И на неистовом ветруСигнализировали звономСело селу и двор дворуЕще валяются осколкиНеубранные там и тут,И по задворкам кривотолкиЧертополохами ползут,Но новый быт растет, как вера, —Колхозным трактором в лугу,Молочным зубом пионераИ красной розой на снегу.«Провинция!» В латыни древней

Так назывались иногдаПорабощенные деревни,Униженные города.Провинция! — на перевалеИстекших варварских вековТебя мы не завоевали,А оградили от врагов.Как две разросшихся березы,Как два разлившихся пруда,Переплетаются колхозы,Перерастая в города.Как ярки угольные дуги,Как новы в селах огоньки!Как хорошо, по следу вьюги,На речке звякают коньки!«Резвитесь, парни и девчата», —Картонным горлом прохрипитПромерзший радио-глашатай

На самой рослой из ракит.Он, точно грач на голой ветке,Поздравит занятых игройС успехом первой пятилеткиИ с наступлением второй.Так, нивы преодолевая,Так, мир пытаясь пересечь,Летит, как молния, кривая,Но безошибочная речь,И о Союзе-ясновидцеПо-братски шепчут на ветруСтолица миру, мир столицеСело селу и двор двору.

<1932–1933>

«Какие годы вспоминаю я…»[232]

Какие годы вспоминаю я,Какие радости и передряги,Когда, душой, как жвачку, их жуя,Перебираю залежи бумаги.

От некогда звеневшего стиха,От поцелуев, от рукопожатийОстались только мышьи вороха,Не удостоившиеся печати.От восклицаний наших, от причуд,Которые когда-то были живы,Остались только сонные, как суд,Свидетельски-унылые архивы.Здесь — опись лет, здесь беглый очерк данМоря, и рельсам, и верблюжьим сбруям,Здесь даже наш с тобою Маргелан,Который — помнишь? — был неописуем.Но если в эти записи ушлоВсё, что для нас навеки невозвратно,Не сжечь ли их? — вот было бы светло,Вот было бы тепло нам и приятно!

Ночь на 21 ноября 1933

Утюг[233]