Молчи или умри

— Молодые, старые?

— Да кто их разберет. Люди как люди. Ездили-то мы туда все больше на ночь глядя, попробуй разгляди… Но не думаю, что старики…

Коев задумался.

— А на партизан они не были похожи? Тогда ведь многие в леса подавались, партизанили…

— Вот и мне такое на ум приходило. Однажды присмотрелся — в аккурат партизаны, но я себя одернул: с ума, что ли, ты спятил, Пенчо, что за небывальщина в голову тебе лезет? Да разве ж можно, чтобы наши, народные сыны, да с этим зверюгой знались. Это его люди… Может, засаду устроили, выловить кого надо, а может… Кто ж его знает…

— Сколько раз же ты возил туда Шаламанова?

— Да почитай все лето. Лето сорок третьего…

— Любопытно…

— Потому и надумал тебе сообщить, когда узнал, что прошлое тебя интересует. Тогда же, сразу после Девятого, мне и в голову не пришло сказать где надо про эти поездки… Так лучше поздно, чем никогда, а уж ты по себе примерь…

Старик сокрушенно покачал головой, посмотрел на резиновые сапоги и раздвинул буйную осеннюю крапиву, росшую вровень со скамейкой. Они выкурили еще по одной сигарете и поехали в город.

— Хочу еще в больницу забежать, — вспомнил Коев об апельсинах.

— Давай подвезу! — с готовностью предложил дед Пенчо.

Попрощавшись со стариком, Коев вошел в больничный двор, продолжая раздумывать над рассказом деда Пенчо. Вот еще одна загадка — Шаламанов и Танево. Что заставляло его туда ездить? Встречи со своими осведомителями? Партизанская явка? Ведь как раз из Танево партизаны уходили в отряд. Как раз там и начались все крупные провалы.

Однокашника своего он не застал в больнице, а дежурный — молодой врач не поддавался никаким уговорам. Однако узнав, что за посетитель пожаловал, не только сменил гнев на милость, но и сам взялся проводить его. Кона лежала в том же положении, но трубочки уже убрали. Она не спала.

— Добрый день! — бодро поздоровался Коев.

— Добрый день, — тихо откликнулась женщина.

— Случайно апельсины увидел, решил тебе принести. Чем еще можно обрадовать больную?

Женщина улыбнулась.

— Спасибо.

Глаза ее наполнились слезами.

Коев присел на постель.

— Ты только не тревожься. Все обойдется…

Он стал расспрашивать о самочувствии, Кона пожаловалась на головную боль.

— Надеюсь, постепенно пройдет.

— Понятно, пройдет. Чтоб у молодой женщины да не прошло…

— Уж куда как молода, — глаза ее снова заволокли набежавшие слезы.

— Кона, — еле слышно, задушевно сказал Коев, — ты хоть бы одному мне поведала правду. Что произошло, скажи…

В глазах женщины мелькнул страх.

— Для твоего же добра прошу.

Она отрицательно покачала головой.

— Если честно, то и дядя твой может пострадать.

Кона приподнялась на постели.

— Дядя… Какой бы он ни был, у меня никого на свете больше нет. Никого, одна я…

Она заплакала.

— Пойми, не зря же я допытываюсь. Тебя до смерти запугали, чтоб молчала, а ведь старика и прихлопнуть недолго.

Кона продолжала плакать.

— Тому головорезу ничего не стоит прихлопнуть старика. Ты могла бы нам помочь, сказать, кто за вами охотится.

Женщина утерла слезы.

— Только никому, ради бога, ни словечка. Умоляю!

— Обещаю, Кона!

— Шопом его кличут… Это все, что я знаю. Видела его несколько раз у дяди. Шоп… Больше ничегошеньки о нем не знаю…

— Шоп?! Ш.? — Коев попробовал разговорить ее, узнать что-нибудь, но тщетно. Тяжело дыша, пострадавшая упорно молчала.

Коев вышел в коридор. Там сидела дежурная сестра.

— В пятой палате у вас лежит Кона. Оставил ей апельсины. Будьте добры, дайте ей.

— Не беспокойтесь, товарищ Коев, непременно дадим, — заверила сестра.

«Вот и она меня знает», — подумал Коев, и поспешил в милицию. Пантера отсутствовал, и Коев вернулся к себе в гостиницу.

Так что же получается? Шоп^[8]… А может, это кличка Шаламанова? К тому же Шаламанов родом из софийского, значит шопского села… Мог же матерый фашист вести двойную игру, раздумывал Коев. С одной стороны, шеф госбезопасности, страшилище, державшее всех под каблуком, заставлявшее кланяться до земли даже военных судей и легионеров, не говоря уже о более мелкой сошке. А с другой стороны — таинственный уполномоченный Центрального Комитета, который держит связь с нелегальными и в этой своей ипостаси сотрудничает со Старым и с другими коммунистами, передает инструкции якобы из «центра», получая взамен ценные сведения… Возможно ли это? Надо обладать недюжинным артистическим талантом, чтобы держать в неведении столь длительное время массу народа. Был ли такой талант у Шаламанова? Каков был его характер, наклонности, увлечения?..

Мысли, словно пчелы, роились в голове журналиста. Не в силах оставаться с ними наедине, он устремился в кафе к Петру Дянкову, затем поспешил в ателье к Вельо, но там ему сказали, что фотограф поступил в больницу. Он пошел к Доке, а оттуда они вместе направились в знакомый ресторанчик, где с удовольствием пообедали. Коев даже к бай Симо-бондарю зашел и просидел там довольно долго.

Коев не стал бы утверждать, что все эти встречи дали ему много нового, но кое-что все же удалось узнать.

Петр Дянков: