Молитвы из горнов и печей. Тень над домом Ягуара

Снаружи сияло невыносимо яркое солнце, под его теплым светом пески пустыни выгорели добела, мерцая над дрожащими рельсами. Хочипиль пошла, подволакивая хромую ногу, раскаленный жар иссушал кожу, губы, глаза.

У неё не было иного выбора, кроме как уйти из Колодца, ибо уже, должно быть, подняли тревогу, и на этот раз иерарх всё про неё поймёт, заберет как свою собственность, разломает на кусочки и соберет заново на службу машине...

Камень под ногами грохотал. Она не сразу поняла, что смотрит в небо: хлопали крылья, над головой собирались стервятники.

«Его искалеченное тело бросили в пустыне на съедение стервятникам и падальщикам».

Тецока...

Она шла по рельсам, ощущая телом далекие раскаты, ослабленные и смягченные − биение бога, биение машины, неизменное во веки веков в этом мире и иных.

Прошло некоторое время, и здесь не было ничего, кроме безжалостного солнца, ничего кроме света, заливающего скалы и булыжники, и бронзу рельсов. Фляга с водой на боку была тяжелой, но Хочипиль нельзя пить, нельзя опустошить её так скоро...

«Да останется солнце безмолвным, − шептала машина, голос пробегал по рельсам, сливаясь с голосом погребенного бога, возвышаясь, чтобы он замолчал навсегда. − Да будут алтари из чистой стали, да сохранятся кровь и дыхание в наших телах»...

«Да останется солнце безмолвным»...

Спустя несколько часов, после полудня − целая вечность – над головой Хочипиль закружились первые стервятники.

− Не мёртв, − прошептала она, хромая дальше. − Не мёртв.

Но в самом деле, какой смысл?

− Не... мёртв...

Когда стервятников стала целая стая, Хочипиль направилась к колонне кричащих птиц, прочь от знакомого перестука рельсов, прочь от божественной машины, иерарха и сердца, похороненного в земле, к насыпи у основания холма, путанице крови и сломанных конечностей, завернутых в разорванный плащ.

Она бросила в птиц камень и стала кричать, пока не охрипла. Стервятники разлетелись, опасливо глядя на неё, ожидая, когда она тоже споткнётся, рухнет, станет падалью.

Затем она молча опустилась на колени рядом с Тецокой.

Разорванная кожа на его лице кровоточила, руки и ноги были вялыми. Сломанные кости сместились в месиве блестящей плоти.

Она потянулась было пощупать пульс − и остановилась в нескольких дюймах от окровавленного запястья. Бесполезно. Он мёртв, совершенно точно мёртв, его обещания и цели бессмысленны.

Раздери тебя машина, желала она Тецоке, и машина в самом деле уничтожила его так старательно, что ничего не осталось.

Она вздрогнула, услышав шипение. Вернулся один из стервятников? Нет, звук исходил от тела − последний выдох раздавленных легких, последний всхлип какого-то изуродованного органа.

Глаза Тецоки открылись и уставились прямо на неё.

От потрясения она вскинула руку, сердце бешено заколотилось.

− Ты мёртв, − прошептала она и вспомнила, что он говорил ей тогда в Колодце.

«Кое-что трудно убить».

И снова то же шипение: слова, которые шепчут разбитые губы. Просьба о помощи?

− Я даже самой себе не могу помочь, − горько ответила она. Она даже не смогла помочь той женщине. Тем не менее Хочипиль вытряхнула остаток воды из фляжки − всего несколько глотков, не более − на его иссохшие губы.

Его горло сжалось, проглатывая воду. Затем он конвульсивно дернулся, и вода хлынула обратно, забрызгав камни.

Опять шепот, и его глаза сверлят её − не сердитые, не насмешливые, а умоляющие.

Конечно, она знала, что только одно может ему помочь, но одна лишь мысль об этом отталкивала её.

Но вот они оба здесь, оба сломленные и умирающие в пустыне. И он защищал её − в жестокой и беспорядочной манере древних богов, но всё равно это было больше, чем ей когда-либо давала божественная машина.

− Хорошо, − сказала Хочипиль.

Порывшись в его плаще, достала обсидиановые осколки. Они блестели на солнце, напоминая об ушедшей эпохе.

Хочипиль выбрала самый острый на вид и некоторое время просто держала в руке.

− Это не потому, что я тебе поклоняюсь, − сказала она. Его глаза не мигая и не отрываясь смотрели на неё. − Не потому, что я страшусь твоего гнева или того, что солнце упадет с небес, если тебе не воздать должные почести. Но ты позаботился обо мне, и мне будет жаль, если ты уйдешь.

Затем, так плавно и без усилий, словно делала это всю жизнь, Хочипиль поднесла обсидиан к своему запястью и не задумываясь разрезала вену. Кровь хлынула мерзким фонтаном − гораздо, гораздо быстрее, чем она ожидала, красный поток дождём лился на иссохшую землю.

Боль тоже распространялась − огненные стрелы расходились от пореза, пульсируя в руке как раскаленная докрасна ось. Кисть не переставала сжиматься и разжиматься, пальцы стали как клешни, она не могла их контролировать. Хочипиль пришлось с помощью другой руки поднести рану ко рту Тецоки и смотреть, как он глотает и больше не выплевывает, мышцы его пересохшего горла жадно сокращаются.