Молодой Бояркин

Нефтекомбинат располагался на окраине города, а десятимиллионка на дальнем краю

нефтекомбината. Дальше тянулись поля с редкими лесочками, лесополосами. Обходя

оборудование, Бояркин полюбил теперь смотреть туда с высоты постаментного стола.

Горизонт вдалеке был ровный, а небо огромное. Березы напоминали Николаю Плетневку. И

ночью он любил тут останавливаться. Тогда его волновала луна на небе, принесенный

движением ветра свежий аромат поля, иногда пронзительно различимый даже среди вони

нефтепродуктов. Чаще всего при этом вспоминалась, конечно, Дуня.

Однажды Бояркин не выдержал и отыскал Дуню в городе, когда она приехала сдавать

экзамены в педагогический институт. Дуня поступала на факультет дошкольного воспитания

– самый ответственный, по ее мнению. Она постриглась в городской парикмахерской и стала

выглядеть робкой, подавленной. На ногах ее были босоножки, состоящие из нескольких

ремешков и тонкого длинного каблука.

Они стояли на затоптанном после дождя каменном крыльце института у

переполненной окурками урны. И все их весенне-летнее прошлое казалось здесь очень

далеким и несущественным. Разговор не выходил. Дуня как будто вообще не до конца его

узнавала. Как бы исполняя долг знакомства, она сухо, уже спокойно рассказала, что недавно

Олег приезжал после госпиталя на побывку, и они много ссорились из-за Николая.

Ничего не рассказывая о себе, Бояркин только слушал и наблюдал за ней. Несмотря на

все, он снова ловил себя на том, что все-таки, кажется, любит ее. От крыльца института он

уходил потом с тяжелой болью в груди. А как хотелось ему на следующий день увидеть

Дуню снова, пусть хотя бы и такую же равнодушную. Но он понял, наконец, что она никогда

не полюбит его. На примере своего отношения к Наденьке Николай знал, как трудно

полюбить, когда не любится. Тут не помогут никакие усилия. Добиться можно многого: и

симпатии, и взаимопонимания, но любви – этого светлого высшего огня не зажжешь никаким

старанием. Верить в обратное – значит не понимать, что такое любовь, или быть излишне

самоуверенным.

Наденьку Бояркин как будто не замечал – постоянно видел ее рядом, но воспринимал

как невеселое воспоминание. Наденьку же такая механическая жизнь почему-то устраивала.

Когда-то Николай боялся мучить ее своей замкнутостью, но после командировки перестал

думать об этом. Их отношения были теперь настолько плохими, что их уже и не хотелось

улучшать. Стало так, что если в какой-то момент Николай не испытывал к жене жалости, то

ненавидел ее. Ссорились они, правда, меньше, но лишь потому, что меньше разговаривали.

Но уж если ссорились, так ссорились! И уже давно не стыдились соседей. После одной

особенно нервной встряски Бояркин выбежал из дому и, подчиняясь потребности поговорить

с кем-нибудь, вспомнил, что у него в этом городе есть дядя. Помнится, во времена своих

семейных трудностей с Анной дядя любил поговорить душевно. Николай поехал к нему.

Никиту Артемьевича он застал за купленным недавно цветным телевизором и

вынужден был полтора часа тоже смотреть на экран. Сначала он почувствовал неловкость от

дядиной неприветливости, но потом и сам увлекся передачей о каких-то морских животных.

Приятно было видеть в цвете море, всплески волн, приятно слышать крики чаек. У Никиты

Артемьевича была новая жена – красивая, статная, с ямочками на щеках. Она хлопотала на

кухне, откуда пахло жареным луком, и, наконец, пригласила мужа и его гостя за стол.

– Ну, как поживаешь? – спросил Никита Артемьевич, оставив руку с ложкой на

полпути к тарелке.

Николай, настроенный по дороге на доверительный разговор, вздохнул и

неопределенно пожал плечами, что должно было уже говорить о многом. Он сам не хотел

себе в этом сознаваться, но ему просто хотелось пожаловаться кому-нибудь на свою жизнь.

Хотя бы пожаловаться, а потом пожалеть об этом.

– Молчишь… – проговорил дядя. – А, по-моему, хреново ты живешь. Вот ты нас в

Мазурантово-то осуждал. Помнишь, как там выступил… А сам, что? Или только на языке? Я

во всем городе единственный твой родственник и вправе сказать напрямик. Сам не по-

людски живешь… Сейчас вот приехал, к примеру, так хоть бы бутылочку захватил. Нет, не в

том дело… Ты знаешь, что я не любитель, а если захочу, то у меня в холодильнике всегда

стоит. Мог бы даже и сейчас достать. Но дело не в бутылке, а в уважении. Сейчас так

принято, и надо считаться. Вот ты уже самостоятельный человек, семьей обзавелся, а в гости

хоть бы раз пригласил…

– Разве тебя надо специально приглашать? Ведь я-то приезжаю без приглашения.

Разве у нас не так принято? – удивленно спросил Бояркин.

Он снисходительно усмехнулся над новыми правилами дяди, и эта усмешка

подбросила дядю с места. Он навис над столиком с явным желанием ударить или схватить за

шиворот. Больше от удивления, чем от испуга, Бояркин перестал улыбаться. Пересилив себя,

Никита Артемьевич откачнулся назад, сделал несколько тяжелых, разряжающих выдохов и

вышел в комнату, где говорил телевизор.

– Не обижайся на него, – посоветовала дядина жена, догадавшаяся, наконец, что этот

гость – племянник ее мужа. – Ему хочется уважения, ну так и уважь, пригласи в гости, как