Молодой Верди. Рождение оперы

Композитор переселился в Милан. Он порвал с родным городом. Он отказался от занимаемой им должности городского maestro di musica. Он переселился в Милан с Маргеритой и шестимесячным сыном, и здесь в Милане у него не было ни службы, ни постоянного заработка. От постановки оперы зависело все его будущее. Он даже не мог представить себе, как стал бы существовать, если бы опера не была поставлена. Поэтому он даже не допускал мысли, что опера может не увидеть света рампы.

Он понимал, что переезд в Милан был шагом рискованным. Рискованным, конечно, но не опрометчивым. Он много думал, прежде чем решиться на этот шаг, много думал и взвешивал все обстоятельства за переезд и против него и все же решил переехать. Вечером накануне отъезда он говорил синьору Антонио:

— Вы знаете, что не жажда наживы заставляет меня поступать так, как я поступаю. Вы знаете, к чему я стремлюсь и на что надеюсь. Я хочу работать и проявить себя. Я хочу стать настоящим человеком, а не бесполезным существом, какими вижу многих.

Это была для него очень длинная речь и очень трудная, потому что он не любил говорить о себе. И теперь, когда он счел себя не вправе молчать и сказал то, что имел сказать, — это далось ему нелегко, и ему казалось, что он говорит неестественно, по книжному. А это он ненавидел больше всего.

Но синьор Антонио понял его, как нужно было понять; он обнял его и ничего не сказал, но в глазах у него были слезы.

Композитор приехал в Милан озабоченный, но полный энергии и решимости победить. Энергия и решимость — их потребовалось очень много, чтобы продолжать бороться с препятствиями, которые неизменно вырастали у него на пути. Он приехал в Милан в феврале 1839 года с Маргеритой и малюткой сыном.

В Милане для него ничего не изменилось. Влиятельных друзей не было. Оперой «Оберто» не удалось заинтересовать ни одного импресарио.

Тотчас по приезде Верди направился в Ла Скала с твердым намерением добиться свидания с Мерелли. Теперь он решил взяться за дело сам, ни на кого не рассчитывая. Влиятельных друзей, как и прежде, не было. Надо было продвигать оперу самому.

Но ему так и не удалось повидаться с Мерелли. Импресарио был недосягаем и недоступен. Застать его в театре было невозможно.

Однажды композитор раскричался на секретаря дирекции, который с улыбкой сказал ему, как только он отворил дверь: «Синьора Мерелли нет и сегодня его в театре не будет». Композитор был уверен, что это ложь, а ложь всегда оскорбляла и возмущала его. Он ушел, хлопнув дверью, а пока он стоял на площади, съежившись от бешенства и жгучего чувства обиды, к театру подъедал новый нарядный экипаж с черным лакированным кузовом и высокими колесами, в которых мелькали красные и желтые спицы. На высоких козлах сидел кучер в ливрее с золотым позументом и золотыми пуговицами, в цилиндре с кокардой. Верди видел, как из театра вышел Мерелли и, небрежно бросив сигару, поднялся в экипаж и развалился на сиденье, и проехал мимо композитора, даже не взглянув на него, а полицейский на углу, пропуская нарядную коляску, приложил два пальца к треуголке. Ай да Мерелли! Ай да импресарио!

Однажды Верди подумал о Пазетти. Композитору не очень нравился инженер, любитель музыки — он казался человеком пустым и ненадежным. Но этот Пазетти настойчиво и неоднократно предлагал свою помощь и посредничество для переговоров с импресарио, и композитор решил, что нельзя пренебрегать никакими возможностями, чтобы как-то наладить дело с постановкой «Оберто».

Он направился к Пазетти. Инженер встретил его очень радушно и стал сыпать именами влиятельных людей, которые ни в чем не могут ему отказать. В ответ на все возражения и оговорки композитора он твердил одно:

— Пустяки, пустяки, и говорить об этом не стоит. Раз я за это берусь, все будет улажено!

И, конечно, как и следовало ожидать, он ничего не сделал. Проходили дни и недели — и все оставалось по-прежнему. Пазетти куда-то скрылся. Композитор нигде не встречал его. О Мерелли и о том, что он заинтересовался «Оберто», не было никаких сведений.

Так закончился карнавальный сезон и незаметно подошел весенний. Он начался первого апреля, на второй день Пасхи.

Утром композитор встретил на улице Мериги, виолончелиста из оркестра театра Ла Скала, и тот сказал ему:

— Приходите сегодня вечером в театр, послушайте новую примадонну. Идет «Лючия». Я оставлю вам в конторе входной билет в партер.

Вечером Верди пошел в театр и видел и слышал Джузеппину Стреппони.

Молодая артистка выступала в Милане впервые и сразу завоевала симпатии публики. После первого действия ее вызывали двадцать три раза. Вокальное мастерство ее было безупречно, а игра ее захватывала зрителей искренностью и силой чувства. Роль Лючии она проводила продуманно и проникновенно. В ней было редкое, ей одной присущее тонкое обаяние. Голос ее был прекрасен — высокое сопрано большого диапазона, окрашенное каким-то особенным, необыкновенно волнующим и неожиданным у такого высокого сопрано грудным тембром.