Молодые годы короля Генриха IV

Trop tard, vous êtes envouté. Les avertissements venant de toutes parts n’y font plus rien. Les confidences du roi votre beau frère restent sans écho et les inquiétudes de votre bienaimeé n’arrivent pas à vous alarmer. Vous vous abandonnez à votre amour tandis que les assassins eux même ne voient qu’en frissonnant de peur, autant que de haine, approcher la nuit-là, comme vous auriez fait d’une belle inconnue: et pourtant déjà M. I’Amiral avait succombé, presque sous vos yeux. N’est-ce pas que vous n’aviez tout, et depuis longtemps, mais que vous n’aviez jamais voulu écouter votre concience? Votre aveuglement ressemblait en quelque sorte à cette nouvelle démence sujette à caution de Charles IX. Il l’a choisie comme refuge. De votre côté vous vous étiez refusé a l’évidence pour établir votre alibi d’avance. A quoi bon, puisque alors vous deviez tomber de haut et qu’il vous faudra expier d’autant plus durement d’avoir voulu être hereux sans regarder en arrière.

Поучение

Поздно, злые чары подействовали. Предостережения, идущие отовсюду, уже не помогут вам. Признания вашего шурина – короля и тревоги вашей возлюбленной не трогают вас. Вы предаетесь любви, в то время как сами убийцы дрожат не только от ненависти, но и от страха, видя приближение кровавой ночи. Вы же встречаете эту ночь, как будто она – прекрасная незнакомка. Однако уже погиб г-н адмирал, почти у вас на глазах. Не правда ли, вы все это знали наперед, знали давно, но вы так и не пожелали внять голосу своей совести. Ваше ослепление походит на тот неизвестный доселе вид безумия, который овладел Карлом Девятым. Но Карл избрал его как прикрытие. Вы же не пожелали признать очевидность, желая заранее обеспечить себе алиби. Какой в этом прок? Ведь через то вы обрекли себя на падение с высоты и впредь будете принуждены тем горше искупать свое желание быть счастливым без оглядки.

V. Школа несчастья

Я не знал, что такое ад

Мысль, с которой он повалился на пол, первой пришла к нему, когда он очнулся.

– Мой добрый учитель, – начал Генрих, словно тот еще был жив и мог ему помочь. И услышал ответ: «Я живу очень замкнуто, а на дверях моего дома люди пишут всякие гадости».

Эти слова, действительно сказанные когда-то, прозвучали у него в душе так отчетливо, что он невольно обернулся. Нет, Генрих один, супружеская опочивальня замкнута, кругом притаилась тишина. Колокола замолкли, истошный крик и вой внизу на площади с восходом солнца куда-то отступили, и усердные труды людей кончились. Ничто не шевелилось, кроме мертвецов на достроенной виселице, они тихонько покачивались. Совершенно недвижима была высокая груда нагих трупов. Только псы бродили вокруг и лизали раны. А живые скрылись, именно те, кто еще так недавно с особым удовлетворением и упорством показывали, на что они способны. Даже окна и двери своих домов они прикрыли ставнями.

Вторая мысль, которая пришла в голову очнувшемуся Генриху, была: «Моей бедной матери уже нет на свете, а ведь и она меня предупреждала». Он отошел в самый дальний угол комнаты и услышал ее речь так же отчетливо, как перед тем речь своего учителя. И мать говорила: «Развратный дом, злая королева», – и голос матери, самый тон ее звучали так, словно она обращалась к ребенку, еще совсем наивному ребенку, задолго до всех этих событий. И особенно душераздирающе действовал на него именно этот мягкий, давно умолкший звук, потому что все, чего она боялась, сбылось, и к тому же более ужасно и жестоко, чем могла себе когда-либо представить при жизни бедная Жанна.

«Ты умерла от яда, дорогая матушка. Знаешь ли ты это? Потом был убит господин адмирал, осведомлена ли ты об этом? Убит и Ларошфуко, твой последний вестник, которого ты послала мне. Мертвы многие из тех, что служили тебе, и наши дворяне лежат на земле бездыханные. Мы попались в западню, хотя ты меня и предостерегала, матушка. Но я не хотел слушать ни тебя, ни умного старика Бовуа, ни…»

– Господи боже, сколько еще! – проговорил он вслух. Ибо все предостережения, которыми он пренебрег, вдруг сразу нахлынули на него в таком множестве, так стремительно, что мысли его смешались и он схватился за голову. «Марго? Да, и Марго: она предостерегала меня, послав анатомический рисунок! Бедняжка фрейлина тоже; мешковиной был прикрыт ее трупик! Д’Эльбеф: тогда, у ворот, когда пытался вытащить меня из свалки, и я мог еще бежать! Сам Карл Девятый: „Наварра, отомсти за меня!“ Морней: „Колиньи остается, ибо его ждет могила, а тебя ждет брачная постель“. Морвер: он так жаждал резни! Д’Анжу, окруженный черноватыми духами! Гиз: его блеснувший кинжал, его вдруг открывшееся подлинное лицо! Мадам Екатерина: с нею шла, вокруг нее жила, – издавна и повсюду, – медленно созревавшая тайна этой ночи! А я вообразил, что могу быть счастлив, счастлив под ее надзором! Но я еще не знал, что такое ад!»