Молодые годы короля Генриха IV

Карл Девятый не стал церемониться. Он велел прикрепить факелы к люстрам, хотя смола капала на белые плечи дам. Все лучше, чем мрак, даже это багровое адское пламя! Должно быть, Карл и все мы провалились в преисподнюю. Эта мысль пришла каждому, и придворные поглядывали на окна, летает ли там еще вороньё. Тогда мы бы убедились, что находимся на земле, а не в преисподней.

Тем временем Карл бушевал, словно демон. Он сам-де собственной особой стрелял сегодня с балкона вслед убегающим гугенотам. На самом деле он старался промахнуться, но этим не хвастал.

– Ха! Я даже виселицу удостоил своим посещением, ведь на ней качался господин адмирал! Мой папаша! – рычал он с каким-то сатанинским хохотом. Затем на миг опомнился и притих. – От адмирала дурно пахнет, – процедил он и, точно отстраняясь от всего, что есть на земле зловонного, высокомерно скосил глаза, как на своем портрете. Таким же взглядом он окинул Наварру и Конде. – Вы, протестанты, готовили заговор. Нам оставалось одно – защищаться; так я все это изложил сегодня моему парламенту. Вот причины кровавого суда, который мне пришлось вершить в моем королевстве; это, и только это, должны мои историки записать для потомства – поверит оно им или нет.

Потом он потребовал вина, ибо день его был перегружен; и когда услышал, что вина получить нельзя, опрокинул карточный стол. Новый приступ ярости продолжался до тех пор, пока в углу людской не нашли какую-то прокисшую бурду, скорее напоминавшую уксус. Карл, смакуя, пил ее из чеканного золотого кубка; кубок был украшен изображением Дианы-охотницы со свитой, а прелестные выгнутые тела двух сирен служили ручками. Попивая кислятину, сумасшедший король разглядывал своего кузена-протестанта. Кислое, как известно, веселит.

– А вот и вы! – воскликнул он. – Два будущих церковных светоча! Честное слово, вы сделаетесь кардиналами! – Подобная перспектива привела его в неописуемый восторг. И тут вместе с ним захохотал весь его двор, расположившийся широким кругом; в центре стоял единственный карточный стол, над которым пылали факелы; Карл сидел за этим столом, небрежно развалясь, а его брат д’Анжу, ужасно боявшийся припадков короля, примостился на краешке стула. Что до обоих еретиков, то они стояли, опустив головы, вынужденные покорно слушать королевский хохот.

Но вот пятый игрок заявил:

– Начинайте. – Это был лотарингец. – Садитесь, – приказал он обеим жертвам. Потом сдал карты, каждому по четыре. Игра называлась «прима». Пятеро игроков посмотрели в свои карты, и стоявший широким кругом двор тоже попытался в них заглянуть. Двор – это были шелка всех цветов, полосатые, затканные гербами; низенькие толстяки с лоснящимся пузом и тощие верзилы, словно стоявшие на стульях, так возвышались они надо всеми прочими. Ноги внизу были тонкие, а наверху – как бочки, рукава буфами вздувались на плечах, и на широких жабо лежали головы всевозможных тварей – от коршуна до свиньи. Свет факелов причудливо освещал горбы и наросты. А их владельцы пристально следили за королевской партией.

– Наварра, куда ты дел мою толстуху Марго? – спросил Карл, начиная игру. – И почему не появляется моя мать, раз она поймала вас, гугенотов, как птиц на липкие прутья? Да, а где же все придворные дамы? – Он вдруг заметил, что среди зрителей мало особ женского пола.

Его брат д’Анжу что-то сказал ему вполголоса. Сам Карл не снизошел до шепота:

– Моя мать – королева в эту минуту принимает иноземных послов. Они оказались в ее кабинете все сразу. Вот как обстоит дело. Но явиться ко мне они не почли нужным. Впрочем, мы и не заметили их прибытия. Они появились совсем тихо; посланцы великих держав владеют и великим искусством становиться незримыми. – Он небрежно бросил на стол вторую карту. Все в нем выдавало тайное презрение, казалось, он говорил: «Я знаю, во что вы играете, и хотя тоже играю с вами, но держу вас на должном расстоянии».

Лотарингец сдал по четыре карты. Игра называлась «прима», и выигрывал тот, у кого были карты всех мастей. Наварра открыл свои карты – у него оказались все четыре масти.

– Генрих, – вдруг сказал другой Генрих, из дома Гизов, – тебе это будет приятно слышать. Дело в том, что для меня послы не остались невидимками. Они выразили свое удивление, что именно тебя мы оставили в живых. – Но это был просто вызов, ибо любой посол меньше всего хотел бы показаться сегодня с этим Гизом. В ответ Генрих Наваррский еще раз открыл свои карты: по одной от каждой масти.