Молодые львы

Когда глаза Майкла привыкли к темноте, он увидел, что в церкви очень много людей. Жители города, кто еще не убежал или не погиб, собрались здесь, ища защиты у Господа, ожидая, когда их увезут подальше от линии фронта. Поначалу Майклу показалось, что он попал в огромную богадельню. На полу, на носилках, одеялах, просто на кучах соломы лежали десятки морщинистых, желтолицых, едва живых, хрупких стариков и старух возрастом никак не меньше восьмидесяти лет. Одни тонкими, полупрозрачными пальцами терли себе горло, другие из последних сил натягивали на себя одеяла. Они издавали какие-то мяукающие звуки, горящими взглядами умирающих сверлили людей, которые стояли над ними. Эти люди мочились под себя, потому что не могли подняться самостоятельно, да и забыли про приличия. Они пытались содрать заскорузлые повязки с ран, полученных в этой войне молодых, которая целый месяц бушевала над их городом. Несчастные умирали от рака, туберкулеза, склероза сосудов, нефрита, гангрены, дистрофии, старческого маразма. От запахов их болезней, беспомощности, старости, соединившихся воедино в этой пробитой снарядом церкви, у Майкла перехватило дыхание. Он задумчиво смотрел на их обреченные, но сочащиеся ненавистью лица, освещенные широким лучом солнечного света, в котором, словно мотыльки, танцевали пылинки. И тут же, между охапками соломы и грязными подстилками, между раковыми больными, стариками со сломанными бедрами, которые до прихода англичан много лет пролежали в постелях, и старухами, чьих правнуков уже убили под Седаном, у озера Чад или в Оране, бегали дети, играли, сновали взад и вперед, на мгновение попадали под золотой луч, врывающийся в брешь, пробитую немецким снарядом, и снова ныряли в озера лиловых теней. Звонкий детский смех волнами прокатывался над головами отживших свое стариков и старух, которые лежали на каменном полу.

Вот это и есть война, думал Майкл, настоящая война. Без командиров, пытающихся охрипшими голосами перекричать гром орудий, без солдат, бросающихся на штыки за великие идеи, без оперативных сводок и приказов о присвоении очередного звания. Просто очень старых, собранных из вонючих комнатушек, откопанных из-под руин, беззубых, страждущих, глухих, бесполых людей положили на каменный пол, чтобы они ходили под себя и умирали под радостный топот играющих в салочки детей, под залп орудий, в грохоте которых слышались лозунги, являвшие собой истину в последней инстанции для тех, кто находился за три тысячи миль от этой церкви. А старики лежали, не воспринимая этих лозунгов, глухо стонали под веселый смех детей и ждали, когда какой-нибудь капитан из службы снабжения снимет с перевозки снарядов три грузовика, на которых их и отправят в другой, не менее разрушенный город, где и оставят, всеми забытых, в блаженной тишине, не нарушаемой гулом сражения.

– Полковник, а что может сказать по этому поводу Управление гражданской администрации? – спросил Майкл.

Павон улыбнулся ему и отечески тронул за руку, словно с высоты своего возраста и опыта понял, что Майкл чувствует себя виноватым в страданиях стариков, а потому его резкость можно и простить.

– Я думаю, нам тут делать нечего. Город заняли англичане, пусть они и…

Двое детей подошли к Павону и остановились перед ним. Четырехлетняя миниатюрная девочка с очень большими застенчивыми глазами держалась за руку брата, года на два или три старше ее, но еще более застенчивого.

– Пожалуйста, не могли бы вы дать нам сардин? – спросила она по-французски.

– Да нет же! – Братишка сердито вырвал свою руку, шлепнул девочку по запястью. – У этих сардин не бывает. У этих печенье. Сардины дают другие.

Павон улыбнулся Майклу, присел на корточки и обнял маленькую француженку, для которой разница между фашизмом и демократией состояла лишь в том, что от одних можно получить сардины, а от других – печенье. Малышка с трудом сдерживала слезы.

– Конечно, – ответил Павон по-французски. – Конечно. – Он повернулся к Майклу. – Майк, принеси сухой паек.

Майкл вышел на улицу, радуясь солнечному свету и свежему воздуху, и достал из джипа сухой паек. Вернувшись в церковь, он поискал взглядом Павона. И тут же перед Майклом возник семилетний мальчишка с нечесаной гривой волос и с картонной коробкой в руке, который, криво улыбаясь, начал канючить:

– Сигарету, сигарету для папы.

Майкл полез в карман, но тут к ним подошла полная женщина лет шестидесяти, которая схватила мальчишку за плечо.

– Нет! – бросила она Майклу. – Нет. Не давайте ему сигареты. – Она повернулась к мальчишке. – Нельзя! Или ты хочешь остаться карликом?

На соседней улице разорвался снаряд, поэтому Майкл не расслышал ответ мальчугана. Тот вырвался из цепкой руки бабушки и умчался по проходу меж рядов лежащих на полу стариков и старух.

Бабушка покачала головой.

– Они совершенно разболтались, – поделилась она с Майклом своими горестями. – С ними просто нет сладу. – Женщина поклонилась и отошла.