Монады

Жил Евгений Александрович как раз рядом с Дворцом в подвальном помещении небольшого каменного дорежимного строения. Комната его отличалась непривычно аскетичным дизайном. Все предметы мебели (как бы мебели) – кровать, стол, стулья – были сооружены из книг. То есть только книги и ничего кроме. Даже окна, в защиту от все-таки немалых ташкентских зимних холодов, были заложены стопками каких-то древних фолиантов. Освещалось помещение только слабой голой электрической лампочкой в тридцать свечей, низко свисавшей с потолка на голом шнуре. Я все время тыкался в нее головой, но привычный Евгений Александрович ловко избегал ее, стремительно перемещаясь по узким свободным тропинкам между повсюду разбросанных книг. Подобные книжные завалы я нередко встречал в российских интеллигентских домах.

Да, книги в то время были вещью просто незаменимой.

Мы подходили с ним к Дворцу. Входили внутрь. Молча обозревали причудливо скроенные внутренние пространства – уходящие куда-то бесконечные мраморные лестницы, исчезающие в глубине анфилады нежно освещенных комнат, неожиданно низко сбегающие кессонированные потолки. Огромные сохранившиеся люстры поблескивали в полумраке. Неужели времен генерал-губернаторства? Не верилось. В пустынных ответвлениях многочисленных помещений, казалось, можно было еще различить легкое шуршание тяжелых сборчатых одеяний тайных, скрывающихся от чуждого взгляда местных красавиц.

Было начало лета. Было пусто. Пионеры на все каникулы разъехались собирать или окучивать хлопок по ближайшим совхозным полям. Так было заведено в славные времена советских хлопкоробческих рекордов.

Мы выходили наружу. Стояли на просторном мраморном крыльце. Оглядывались. Легко проводили по лбу ладонью, обнаруживая на нем легкую испарину.

В саду те же узбеки-садовники, скосившись на проглядывающие сквозь бесшумную листву многочисленные глаза таинственных обитателей и их пугающий шепот, склоняли головы, с загадочными улыбками потупляя застывшие взгляды, как бы не замечая нас. Замечали, замечали! И уж точно знали, что скрывается, таится среди раскиданных ветвей. Но молчали. И правильно! Не припомню, были ли в их руках длинные острые ножи. Да это и не важно.

Я встречал подобных же с подобным же взглядом отведенных в сторону глаз, но в других местах. В том же Маргелане. В давящем гуле и чаду душной прокуренной чайханы опиумоедов они сидели часами до утра, всматриваясь в причудливые узоры, рисуемые восходящими ото всех сторон синеватыми клубами воскуряемого дыма, угадывая в них очертания чаемых существ. Понятно каких.

Ни малая рябь узнавания или удивления не перебегала их замершие, как бы замерзшие лица. Просто спокойное стояние лица. На значительном расстоянии, чуть ли не в полуметре от себя, корявыми желтоватыми пальцами ощупывали они свои повылезшие из орбит остекленелые глаза. Их бинокулярное и панорамно разросшееся зрение угадывало по соседству и в дальних укрытых уголках заведения неложные следы таинственных обитаний и обитателей. Те отвечали на нежелательное обнаружение еще пущим пропаданием, даже почти полнейшим исчезновением. Но безмерно разраставшееся в своей необыкновенной зоркости зрение посетителей угадывало, обнаруживало их и там. Видимо, по затягивающему дыханию, всколыхиванию чернеющей пустоты. Угадывали. Не отпускали.

И так все время. До бесконечности.

Большинство же посетителей сего странного заведения лежали на нарах, поджав колени к подбородку, прикрыв глаза и никак не реагируя на происходившее вокруг них. Только внимательно присмотревшись к их высохшим, почти присохшим к костям черепа лицам, можно было заметить беспрестанное шевеление огромных глазных яблок под сухими морщинистыми веками. И уловить хрипловатые звуки тяжелого задержанного дыхания.

Главный местный див невидимый, распростав свои крылья и лапы, плоско стлался под самым дощатым потолком вдоль всего заведения. Он зрел их, находящихся внизу, всех разом. Внимательно наблюдал. Но и они ведали про него, только притворяясь, что не ведают. Изредка капли чего-то темного, тягучего и обжигающего падали на обнаженные поверхности тел нечувствительных посетителей. Попадая на полотняные циновки и деревянные полати, прожигали их насквозь. Новички же или случайно забредшие вздрагивали, вскакивали, вскрикивали, потирая обожженное место. В смятении взглядывали вверх, но ничего не обнаруживали, кроме клубов того же, все застилающего сизоватого дыма. На них никто не обращал внимания.

И в самый ожидаемо-нежданный момент див рушился вниз, покрывая всех разом какой-то паутинообразной всколыхивающейся вязкой массой. И все засыпали. И всё засыпало.

* * *

В купе ворвался свежий весенний ветер. По вагону поплыл сладковатый запах фруктов, так ей знакомый по ее недавнему и такому уже далекому, удаленному, удалившемуся, исчезнувшему китайскому житью-бытью. У девочки временами перехватывало дыхание.