Монокль. Рецензии на книги Михаила Гундарина

Как всегда, у автора – вариативность и многосмыслие. Может, Прокопий и в самом деле имел в виду козу. Но даже тут возникает не одна версия с ветками от каждой них. Одно дело, когда имеется в виду просто обобщённая коза или хотя бы конкретная коза Дереза. И совсем другое – когда коза какая-то прочая, иная, другая (а тут ой-ой-ой сколько подверссий – ∞). Но, возможно, и совсем не про козу бубнил сосед, ибо год-то был как раз 1988-й, когда все кричали «ура» и бежали «вперёд». Как говорится, кому война, а кому мать родна. Возможность для каждого читателя придумать не только свой конец этой истории, но даже… своё начало (оно ведь, как я уже сказал, не обязательно про козу; коза может быть лишь образом, метафорой, легендой и мифом Древней Греции или античного Рима).

В общем, глядя в книгу и читая там про «козу», придумать/раскатать/воспроизвести можно весь сюжет и всю/любую историю (страны). Это отнюдь не означает, что некто смотрит в книгу, а видит фигу. Возможно, сам Лавкин, торговавшийся с ангелом смерти (или с мелким бесом), и увёл козу. Или, к примеру, увёл он же, но не козу, а просто Маньку, пусть для внешних глаз Лавкин всю жизнь по ходу пьесы и занимался исключительно «описанием мелкого лилового цветка – эндемика, растущего только в ближних П-ских горах».

Не зря же, разобрав слова преуспевающего Прокопия (похоже, отдающего концы) и клюнув именно на «козу» (маркер, крючок), главный герой вскочил как ошпаренный и заторопился в туалет. Знать, не только эндемиком занимался – явно что-то страшное случилось у Лавкина в том 88-м году, о чём ему в бреду напомнил умирающий сосед по койко-месту. Ещё вариант: если рассматривать метафорически, метафизически или мистически, вполне вероятно и то, что Лавкин договорился-таки с ангелом смерти и обменял свою жизнь на жизнь впавшего в детство Прокопия: «И сегодня луна каплей крови красна». Такая вот печалька.

Если продолжить из Цоя, то:

«Дом стоит, свет горит,

Из окна видна даль.

Так откуда взялась печаль?

И, вроде, жив и здоров,

И, вроде, жить не тужить.

Так откуда взялась печаль?..»

Цой почём зря говорить/писать/спрашивать не будет.

…Итак: Гундарин, Гёте, Цой, писатели-деревенщики (они все уже и прежде были перечислены и поименованы, снова полным списком поименуем их только в заключении).

Камчатка

В журнальном варианте «Сибирских огней» рассказ «Камчатка» был опубликован в сокращённом виде. Текст был изуродован (или «изуродован») так, что некоторые логические и фактические звенья выпали и их приходилось додумывать самостоятельно. Впрочем, тем, кто был фанатом Цоя или просто интересовался его творчеством и биографией, для реконструкции всей цепочки и для понимания смыслов особого напряжения не требовалось.

И вот книжная (полная) версия издательства «Пальмира» все недомолвки устранила, а логические и фактические «ниши» заполнила: повествование стало понятней и для тех, кто не был ни адептом, ни поклонником, ни даже просто симпатизантом творчества Цоя, но является фанатом творчества Гундарина.

Хотите пример? Их есть у меня!

Фраза о том, что тощий импресарио пэтэушника «боялся, что в одночасье все кончится. Что он проснётся опять на нарах, где из всех удовольствий чифирь да игра в очко. Во всех смыслах. Еврей, не робей» – эта фраза в «Сибирских огнях», с одной стороны, явно и недвусмысленно отсылала к Юрию Айзеншпису, который двумя ходками, но в общей сложности 17 лет оттарабанил в местах не столь отдалённых, а потом два года до самой смерти Цоя продюсировал группу «Кино» и о котором ходили слухи по части его нетрадиционной сексуальной ориентации. Однако, с другой стороны, в журнальной версии имя Айзеншписа не упоминалось. Гадай, о ком речь, если не знаешь ситуации, не знаком, так сказать, «с текстом и контекстом»! В книжной – имя (с фамилией) звучит, что называется, «во весь голос». Изъятое логическое звено восстановлено. Теперь читателю и рецензенту нет смысла шевелить мозгами, строить свои догадки, лазать в словари или рыться в глубинах интернета, чтобы верифицировать себя, убедившись в своих прежних знаниях, или просто узнать, о ком идёт речь.

В последнем, двенадцатом, «треке» уже мало/меньше оливье из реальности и гундаринских фантазий. Тут во весь рост ностальгическая реальность, прямые личные оценки и рефлексия по утраченной молодости самого автора, его удали молодецкой. «Камчатка» – второй бессюжетный «трек» в этой великолепной «двенадцатке» (первым, как все помнят, была «Ночь»). Так сказать, размышления по поводу, а иногда даже без оного. Понятно, что это тоже не рассказ, но и не критическая статья и не литературоведческий текст. Скорее всего, эссе.

***