Монсегюр. В огне инквизиции

Середину фриза на доме украшал герб доминиканского ордена — пальма и звезда на бело-чёрном фоне. Он появился там вскоре после встречи, изменившей всю жизнь Челлани. Монах Доминик,[20] яростный борец против ереси, обладавший недюжинным красноречием и увлекавший в те времена сотни людей своей проповедью и личным примером, научил Челлани любить то, что прежде было неведомо, и возненавидеть то, что прежде любил. Скромный, готовый на любые жертвы ради католической веры, Доминик подвергал себя тяжёлому изнурению, носил вериги и власяницы. Ходили слухи, что он исцелял любые болезни, своими молитвами ставил на ноги умирающих. Были и те, кто утверждал, что он, подобно Христу, мог воскрешать мёртвых. Как было не поверить такому человеку? Расставшись со своим имуществом, подарив дом ордену, Челлани смело пошёл за проповедником.

Поначалу доминиканское братство имело мирные, не воинственные цели. Проповедь была их единственным способом вовлечения народа в лоно истинной веры. И вряд ли тогда кто-то мог предположить, что почти тотчас после смерти знаменитого Доминика орден резко изменит свой характер, что из его рядов станут выходить беспощадные и жестокие инквизиторы[21] и что само слово «доминиканец» будет наводить ужас на каждого жителя Лангедока.

Знал ли Пётр Челлани, что, сделавшись нищенствующим доминиканцем, он приобретёт гораздо больше, чем деньги, от которых отказался? Папское полномочие сделало его судьёй и вершителем человеческих судеб. Даже граф Раймонд VII,[22]

государь Тулузы, при дворе которого Челлани[23] служил в былые времена, вынужден был унижаться перед бывшим слугой.

В 1235 году Петра Челлани назначили главным инквизитором Тулузы. Он быстро вошёл во вкус, расправляясь с еретиками, но тут из Рима прибыл Раймонд VII. Желая прекратить волнения, всё чаще вспыхивавшие в городе из-за безмерной жестокости инквизиции, граф обратился к папскому легату с просьбой удалить Челлани из Тулузы. Он ссылался на то, что вышеупомянутый инквизитор затаил на него личную обиду. Челлани перенаправили в Керси, а на его место прибыл уже известный Вильгельм Арнальди, также выходец из доминиканского ордена. Но он оказался не лучше Челлани и с тем же упорством принялся уничтожать еретиков и подозреваемых в ереси. Тогда, шесть лет назад, народ, ещё не привыкший к унижению, смог выдворить Арнальди из Тулузы и даже изгнать из города доминиканцев, поселившихся в бывшем доме Челлани. Гордость тулузцев ещё не была сломлена. Напротив, своё решение выдворить ненавистных монахов они обставили со всей помпезностью. Под звуки набата герольды проехали по всем улицам и от имени консулов и графского наместника объявили, что впредь всякие связи с доминиканским монастырём воспрещаются. Запрещено было давать монахам милостыню и даже продавать им что-либо. За малейшую дерзость их разрешалось бить. Доминиканцам ничего другого не оставалось, как оставить город. Вместе с Вильгельмом Арнальди они покинули Тулузу.

Но это изгнание не прошло бесследно ни для графа Тулузского, ни для его подданных. Папский легат, получив бумагу от Арнальди, где с возмущением описывалось его унижение, не приминул сообщить обо всём папе Григорию IX, указав при этом в письме, что оскорбление, нанесённое службе святого следствия, проходило с молчаливого согласия графа Тулузского Раймонда VII. Для верности он послал в Рим епископа Тулузы, чтобы тот в подробностях рассказал о произошедших событиях. До ушей папы дошли слухи и о бесчинствах в Нарбонне, где с доминиканцами обошлись ещё хуже, чем в Тулузе: напали на монастырь, захватили книги инквизиции и сожгли их. Как и в первом случае, последовало обвинение в адрес графа о сочувствии к нарбоннским еретикам.

Папа негодовал.

«Мы не можем обойти молчанием все эти злодеяния против веры», — написал он графу. Вслед за письмом последовало и наказание: Раймонд VII был отлучён от Церкви. Каждое воскресенье это отлучение читалось во всех церквях Лангедока при звоне колоколов и погашенных свечах, а самого графа принудили ехать в Святую землю, дабы там он искупил грехи.

Другого граф и не ожидал. Это было не первое отлучение. С тех пор, как крестоносцы вторглись в Лангедок (а прошло уже порядка тридцати лет), Раймонд и его отец не единожды предавались анафеме. Крестоносцы отобрали их владения и вынудили (как, впрочем, и других знатных вельмож Лангедока) вести бесконечную борьбу за возвращение своих же собственных земель. Такая негласная война расценивалась Римом как отступничество от веры. В самом деле, как смеет граф и его сын, эти потворщики ереси, пригревшие в своих владениях ненавистных катаров, вальденсов и других иноверцев, этих демонов зла, смущающих умы праведных католиков, воевать против Христова воинства? Отлучение следовало за отлучением. Даже на смертном одре отец Раймонда VII не получил прощения, хотя искренне желал Святого Причастия. Он умер, будучи отлучённым, и не был предан земле.