Море спокойствия

Я иду, тихонько напевая, прокручиваю в голове каждую ноту. Я не волнуюсь, потому что это всего лишь звукозапись. Если ошибусь, то перезапишу ее заново – столько раз, сколько захочу, пока не буду довольна. Записывать меня будет Ник Керриган в музыкальной лаборатории. Я нравлюсь ему, а потому он останется со мной столько, сколько потребуется. Он сам так сказал. Мне он тоже нравится, так что все отлично. Я проверяю внешний вид своих рук: они должны выглядеть хорошо, никаких сломанных ногтей. Когда передо мной появляется парень. Он улыбается мне, но что-то в нем не так. Взгляд какой-то недобрый. Однако я улыбаюсь ему в ответ, здороваюсь и прохожу мимо. И тут он до боли стискивает мою руку. Я разворачиваюсь, но не успеваю ничего сказать, потому что он бьет меня по лицу. Я падаю вперед, и он куда-то меня тащит. Вдруг я уже больше не на земле, он ставит меня на ноги рывком за волосы. Говорит, что это я виновата. Называет меня русской шлюхой, велит стоять, только непонятно зачем, потому что снова сбивает с ног. Рот у меня забивается землей вперемешку с кровью; я не помню, как кричать. Даже не помню, как дышать. Неужели я и правда русская? Нет, это вряд ли. Но за что этот парень ненавидит меня? Он дергает меня за волосы столько раз, что вырывает из скальпа несколько клоков. Кровь заливает мне один глаз, отчего я им ничего не вижу. Должно быть, ему надоедает каждый раз поднимать меня, потому что он, оставив меня на земле, принимается пинать. Бесчисленные удары сыплются на живот и грудь. Пару раз приходятся между ног. Мне кажется, я слышу треск собственных ребер. Сколько так продолжается, я не знаю. Может быть, вечность. Я больше ничего не чувствую. Мне даже уже не больно. Но левый глаз продолжает видеть. Я замечаю на земле – трудно сказать, как далеко – одну из своих перламутровых пуговиц. Когда на нее падают солнечные лучи, она начинает переливаться разными цветами. Это так красиво, что мне хочется схватить ее. Если смогу дотянуться до нее, все будет хорошо. Думаю, он все еще бьет меня ногами, когда я тянусь рукой за пуговицей, но не достаю ее. Все замирает, кроме его дыхания. Я вижу его ботинки рядом со своей ладонью. А после глаза застилает чернота, я не чувствую своего тела. Последнее, что слышу, – хруст костей раздробленной руки, и дальше – пустота.

– Настя?

– Настя?

Мне не знакомо это имя.

Я открываю глаза – они снова видят. Я в доме Лейтонов, лежу на белом парчовом диване, крови нигде нет, ничего не болит – кроме искалеченной души. Взгляд останавливается на кофейном столике, который сделал Джош Беннетт. Сам он сидит на полу рядом с диваном и, глядя на меня, держит за руку. Я вижу в его глазах все невысказанные вопросы. На лицах всех присутствующих, даже Сары, читается испуг. Возможно, я тоже выгляжу напуганной, поскольку понятия не имею, что произошло.

Миссис Лейтон заставляет меня выпить воды вопреки моим протестам – в конце концов, у меня просто обморок, а не обезвоживание. Видимо, я так долго не дышала, что потеряла сознание. Она хочет позвонить моей тете. Я мотаю головой, а потом перевожу умоляющий взгляд на Джоша. Он вызывается отвезти меня домой. Надеюсь, речь идет о его доме, потому что именно там я хочу быть, даже если мне сейчас совершенно не нравится выражение его лица. Так люди обычно смотрят, когда боятся одним неверным словом спровоцировать у тебя нервный срыв. Но если мне до сих пор удавалось держать себя в руках, то на белом парчовом диване в доме Лейтонов я точно не позволю этому произойти.

На протяжении почти двух лет я никогда не забывала о случившемся. Оно являлось мне в кошмарах. Каждый вечер, сотни дней, я записывала это в тетрадях. Но до сего дня ни разу не переживала вновь. Я знаю, что здесь я в безопасности. Но также знаю, какова кровь, смешанная с землей, на вкус.

* * *

Я снова ночую у Джоша, в какой-то момент это стало для нас нормой. Чем больше времени я провожу здесь, тем неприятнее мне оставаться одной в доме Марго. Я всегда сообщаю ей, где нахожусь, и пусть ей это не нравится, думаю, она понимает, или же мне просто хочется в это верить. У Джоша я как нигде чувствую себя по-домашнему, а дом мне сейчас очень нужен.

Мне приходится прятаться в ванной, чтобы исписать свои обычные три с половиной страницы, несмотря на ощущение, что сегодня я уже это сделала. Я все равно их пишу, после чего убираю тетрадь в рюкзак, сунув за учебник по тригонометрии, словно это моя домашняя работа.

– Молчи, – говорю я, забираясь в постель. В комнате темно, но даже в черной как смоль тишине я вижу и слышу витающие вокруг меня вопросы.

– Однажды тебе придется мне рассказать, – тихо произносит Джош, как если бы в доме нас могли услышать.

– Но я не обязана делать это сегодня, – шепчу я в ответ.

Он находит рукой мою левую ладонь, будто знает, что в ней сокрыты все мои тайны и их можно узнать, просто взявшись за нее.