Море спокойствия

– Могу помочь, как только закончу с Клэем. – На протяжении месяца она не реже двух раз в неделю бывает у Клэя. Он готовит какой-то странный коллаж из рисунков. Мне этого не понять. Лично я люблю работы, где просто видно ее лицо.

– Скажи ему, что он фактически присвоил тебя себе и я уже начинаю ревновать.

– Я ему передам, – улыбается Солнышко. – В следующем месяце он участвует в конкурсе, а в эти выходные я не могу ему позировать, поэтому пообещала приходить после школы. – Подготовка материалов для Дрю, позирование для Клэя, бег, школа и помощь мне в гараже – она ни секунды не сидит без дела. Недавно вдобавок ко всему записалась на занятия по крав-мага[8] – даже не знаю, что это такое. Бездействие точно не для нее.

– Это тот, на который ты собираешься с ним?

Она кивает и, запрокинув голову, допивает остатки воды.

– Он пройдет в какой-то художественной галерее в Риджмонте. Там каждый год проводится конкурс штата, а также выставляются работы всех финалистов.

– Значит, в выходные все-таки едешь домой? – Мне бы очень хотелось, чтобы она осталась – я так к ней привык. Не понаслышке знаю, насколько ужасно готовить одному, есть одному, смотреть телевизор одному и вообще все время быть одному.

– Я обещала.

О поездке домой она всегда говорит без воодушевления, и я понятия не имею почему. Скорее всего, это как-то связано с ее многочисленными шрамами и историями, которыми она не желает делиться. По возвращении из дома Настя еще несколько дней ходит сама не своя, никак не может собраться, точно мерцающая голограмма. Она все время бывает такой, словно музыка и слова от двух разных песен. Но после поездки в Брайтон эта рассеянность заметнее всего.

– Ты ни с кем из своих родных не говоришь?

– Ты же знаешь, что нет. – Я слышу в ее голосе ставший мне столь знакомым тон, говорящий «к чему ты клонишь?».

– Почему?

– Потому что не могу сказать им того, что они хотят услышать. Если стану с ними говорить, то придется лгать, а я этого не хочу. – Сейчас она поведала мне больше, чем за все предыдущие дни, но этого все равно недостаточно. Эта информация ни черта мне не дает.

– Выходит, ты перестала говорить, чтобы тебе не пришлось лгать?

– Я этого не планировала. Сначала хотела помолчать денек, потом другой, за ним еще один, так прошла неделя, которая превратилась в месяц… в общем, ты понял.

– И они тебе позволили? Им настолько все равно?

– Им не все равно, но они не могли никак повлиять. Что они могли сделать? Трясти меня? Кричать и требовать? Посадить под домашний арест? Я и так из дома не выходила. К тому же, по словам моей внушительной группы психотерапевтов, молчание – абсолютно естественная реакция, что бы это ни значило. – Естественная реакция на что, Солнышко? Пожалуйста, объясни. Но она больше ничего не говорит. Еще один случайный кусочек пазла, состоящий из неподходящих друг к другу частей.

– А разве лгать не проще, чем молчать?

– Нет. Врать я совсем не умею. Считаю, если в чем-то не блещешь – лучше не берись. – Снова включила сарказм – значит, этот разговор окончен. Мне знакомы все ее уловки. Интересно, как долго еще она сможет увиливать?

Я начинаю прибираться в гараже. Чтобы мне не мешать и подождать, пока я освобожусь, она идет к своему стулу и только сейчас обнаруживает лежащий на нем пакет.

– Значит, мне ты не позволяешь сидеть на верстаке, а на мой стул складываешь всякий хлам? – шутит она, собираясь опустить пакет на пол возле своих ног.

– Открой.

Солнышко заглядывает в пакет, достает из него обувную коробку, после чего переводит на меня прищуренный взгляд. Я наблюдаю за ней, хочу видеть ее лицо, когда она откроет коробку. Знаю, подарок дурацкий, скорее всего, не такое девушки хотят получить. Я не большой знаток подарков.

Хотя, может, и знаток, потому что при виде них ее лицо озаряется.

– Ты купил мне ботинки? – выдыхает она, словно я только что вручил ей бриллианты.

– Я ничего тебе не подарил на день рождения. Надеюсь, они тебе подойдут. Как-то подсмотрел размер на твоих туфлях, седьмой, его я и взял. – Я смущенно сую руки в карманы.

Она уже стаскивает кроссовки и примеряет ботинки.

– Со стальными мысами? – спрашивает она.

Я киваю.

– И черные. – Она расплывается в улыбке, и я ужасно рад тому, что заставил ее улыбнуться.

– И черные, – подтверждаю я.

– Но ты не завернул их в оберточную бумагу, – ворчит она.

– Ага, надеялся, что ты не заметишь.

– Да я шучу, – смеется она, и я готов слушать ее смех хоть целую вечность. Она встает и рассматривает ботинки на своих ногах. – Сидят великолепно.

– Теперь ты можешь полноценно работать на уроке труда.

Ее улыбка гаснет.

– Все равно я не смогу пользоваться станками.

– Некоторыми сможешь, – возражаю я, потому что хочу вновь увидеть ее улыбку и потому что это правда. Она может в разы больше, чем думает сама. Просто по какой-то причине даже не стремится попробовать. – А я, если понадобится, буду твоей второй рукой.

Солнышко расхаживает по гаражу, разминая ноги и разнашивая ботинки. В эту минуту я осознаю, что сексуальнее этой девчонки в черных рабочих ботинках никого нет.