Морок

— Спасибо! — крикнул юноша куда-то в сторону, усаживаясь за трапезу.

Ел Иннокентий молча, опасаясь, что кто-то невидимый может услышать ход его мыслей. Он пытался почувствовать, не стоит ли кто рядом, прислушивался, не услышит ли за спиной чьё-то дыхание. Вообще, с тех пор, как он понял, что здесь не один, ему стало весьма некомфортно. Приходилось то и дело оглядываться и вести себя прилично. Поэтому отужинал он, соблюдая все правила этикета, которые знал на тот момент, спросив в пустоту по окончании трапезы:

— А куда убрать?

Тут же исчезли все яства и вина, стол и стул.

«Ладно, я к этому привыкну, — смекнул Иннокентий. — Только, если тут всё случается, едва стоит это вслух произнести…»

— Помыться! — крикнул он в звёздное небо.

Неподалёку появилась бочка, наполненная ароматной водой.

— Нет, к этому я ещё не готов, тут тоже телом своим трясти с вершины холма. Уберите. Я теперь отсюда выйти хочу! — сказал Иннокентий и огляделся в поисках двери.

Бочка исчезла, но дверь не появилась. Юноша попробовал приказать пустоте более чётко, вдруг она просто не поняла, что это — его желание, которое необходимо выполнять, как и прежние.

— Желаю выйти отсюда!

И снова огляделся. Он даже прошёлся снова по периметру невидимого жилища. Двери не было.

— Ну, пожалуйста, мне домой надо, к Лее. Как мне выйти отсюда.

И снова прошелся, теперь уже в обратном направлении. Двери не было.

Иннокентий распластался на невидимом полу, уставившись в небо. Там в вышине алеющего рассвета двигались небольшие точки.

«Ишь, как жалобно кричат. Хоронят кого-то. Кто-то сегодня попадет в Окраины», — подумал юноша. — «Отвезли б они меня обратно в Край, ну, что им стоит. Неужели, неправду про них говорят?»

— Гуси! Дикие гуси! — крикнул Иннокентий в вышину. — Заберите меня с собой. Отнесите меня к вашему королю!

Через некоторое время он заметил ещё одну стаю плачущих гусей. А за этой — следующую. Все они появлялись в небе ниоткуда и так же никуда исчезали.

И вдруг ему стало так одиноко. Будто он застрял посреди нарисованного чьей-то рукой полотна. Художник мастерски изобразил то, о чём мог бы мечтать каждый. Но всё это было неживым, ненастоящим.

— Если бы тут был Казимир, он бы запел, — сказал юноша, прислушиваясь, как горюет далеко внизу море.

Внезапная догадка осенила его:

— Нож! — заказал он у пустоты.

И нож тотчас был ему выдан. Не раздумывая долго, Иннокентий приставил левую руку к груди, нажимая на то место, куда должен быть нанесен удар, словно отмечая его болью. В следующее мгновение правой он нанёс себе один жёсткий и точный удар.

* * *

Они продвинулись уже далеко в лес. Общая тропа давно кончилась, приходилось выбирать, куда ступить ногой. Место было топкое и неприглядное, однако, если уж и заманивать куда нежить, то как раз подальше от людей. Ни к чему слабой человеческой психике такое смотреть.

— Началось! Началось! — закричал Богдан. — Светопреставление.

Он указывал то на Матильду, то на небо. И там, и там происходило необычное: Матильда упала на землю, содрогаясь в конвульсиях, а в небе наплывали на солнце тёмные тучи.

— Точно! Оно, — усмехнулся Казимир. — Тут, значит, лагерем и встанем. Только я не пойму, что с девкой-то.

Казимир подошел к Матильде, сел рядом на корточки и начал пристально вглядываться в её глаза. Казалось, что у девушки приступ падучей.

— Скорее, найдите камень ей под голову! — крикнул старик.

Богдан вскоре явил нужный камень. Девушку трясло на земле, руки были неестественно вывернуты, глаза заплыли белками, а изо рта шла чёрная пена.

— Почему пена черная? — спросил подошедший Ярослав. — Кровь ведь должна быть?

— Кровь — это если падучая. А тут у нас, кажется, совсем другое. Ну-ка вспоминайте, братцы, что пила недавно Матильда? Кто-нибудь помнит?

— Чай пила, как все, землянику я заваривал… — вспоминал Богдан.

— Ну, а кроме того, что все пили? Может, фунфурик какой особенный у неё был? — торопил Казимир.

— И фунфурик у неё был, — подтвердил Богдан. — Посмотри, руками пошарь, на поясе должен висеть у неё. Она из него прихлёбывала. Я спрашивал, что там. Она сказала, что это лекарство.

— А что? Болела она разве чем? — удивился старик.

— Как болела? Что-то было с нею не то. Она помереть боялась, — вспомнил Ярослав. — Помню, до своей смерти, вот как раз перед ней, Борис ей фунфурик и дал. Пей, сказал, и не умрёшь, всё хорошо будет.

— Ага! — воскликнул Казимир. — А сколько дней-то прошло? С тех пор?

— День шестой, наверное? — предположил Ярослав.

— Хорош, стервец. Девку испортил, — разозлился Казимир. — Всё теперь, братцы. Забудьте вы о девке. Где там у неё фунфурик был привешен?

Богдан кинулся к Матильде, которая на время затихла на земле, обшарил пояс и через мгновение протягивал Казимиру небольшую бутылочку тёмного толстого стекла Казимиру.

— Подойдёт! — кивнул головой Казимир. — Теперь, ребятки, не зевайте, проморгаем девку, горя нахлебаемся сами.

— Ты объясни хоть, — медленно проговорил Ярослав.