Морок

Все уставились на неё. Вроде это было так по-детски просто и наивно. Однако, ни один из них до сих пор не мог додуматься до такого простого решения для волшебника, как «делать добро». Для чего ж ещё и нужны волшебники, как не для хороших дел и восхитительных чудес?

— Как это нам раньше в голову не приходило? — протянул Ярослав.

— Да всё просто! — выпалила Лея. — Под запретом маги, их всех поизвели, и все забыли, для чего вы нужны. Это вам в голову не приходило, потому что в Краю много лет это из головы выбивали, выдёргивали вместе с зубами и жилами…

— Да-а, — протянули маги.

— А ведь и правда. До чего довели! Как они нас ловко, а? — разволновался Богдан. — Ишь, как! До чего довели! А мы-то олухи! Выходит, что нас даже убивать не надо, просто отучить нас мыслить, чтобы мы думать отвыкли и память нам стереть, чтоб мы забыли про всё. Чтобы мы всего боялись на свете. Всего! Чтобы и головы боялись поднять, и к людям подойти. Вытравили и волшебников, и добро из Края, как крыс из подвала! Такое простое, а мы забыли! Если мы забыли, то люди-то и подавно! Они нас боятся, наверное, больше, чем мы их! Вот, зачем мы нужны! Мы нужны, чтобы идти к людям, и несмотря на всю травлю учить их, что волшебство и чудеса — это добро, что мы хорошие, что волшебники нужны, что добро победит! Не сидеть мы тут должны, а идти и помогать людям, несмотря ни на что! Пусть убивали, пусть псы, а мы всё равно им добро! Они — нам в морду, а мы им — розы с незабудками! Они должны нам верить, нам! Так они будут добрее, только так Край оживёт! Надо идти и заново учить людей жить в добре и существовать в мире с волшебниками! Эй, Матильда! А ну-ка, слетай с ветром, глянь, где деревенька какая поблизости? Да где там дед какой живет, печь растопить не может? Самых слабых ищи! Самых несчастных! Тех ищи, у кого нет никого!

— Но ведь, если мы будем помогать самым слабым, то все будет зря. Они же нас не защитят! Помогать надо сильным, которые потом за нас смогут постоять! — воспротивилась Матильда.

— Если помогать сильным, то это не добро будет, а сделка. А нам, братцы, самое трудное надо восстанавливать — веру в добро… Лети, девочка!

* * *

— Но ведь тут совершенно все запутано, — королева вышагивала по длинным темным коридорам «строгих» подвалов, где содержались пойманные и признанные виновными. — Как же мне разобраться со всеми этими признаниями, мыслями, чувствами. Эй! Смотритель! Куда ты подевался.

Евтельмина остановилась у пустой комнаты с настежь распахнутой тяжелой дверью. Указывая пальцем на нее, она спросила запыхавшегося, бегущего на ее зов смотрителя:

— А это почему?

— Так ведь вы приказали отпустить. Тут…

— А-а, да-да-да, поняла-поняла. Ну-ка, любезный, вот что. Я туда сейчас зайду, а ты меня там запри.

Смотритель бросился перед королевой на колени, собираясь умолять о пощаде. Евтельмина вцепилась в его подбородок длинными белыми пальцами и потянула вверх.

— Нет же, глупый ты старик, просто запри меня там, мне надо подумать. Понимаешь?

Смотритель качал головой из стороны в сторону и умоляюще мычал.

— Ну где же тебе понять. Ты и не думал в жизни ни разу больше того, чтò бы тебе съесть на ужин. Так ведь?

Тюремщик радостно закивал в знак согласия.

— Ну, вот. А мне подумать надо. Понимаешь? Тьфу! Запри меня там, а как я скажу отпереть — отопри.

Смотритель плавно, как во сне, будто что-то держало его изо всех сих и оттаскивало от двери в свободную комнату строгих подвалов, куда забралась королева, поворачивал ключ в замке. По щекам этого видавшего виды мужчины катились крупные слезы, скатываясь вниз и щекоча подбородок.

— А теперь иди! — скомандовала Евтельмина.

Вся фигура смотрителя выражала только одно: вопрос. Но королева уже отвернулась в сторону узенького тюремного оконца и забыла про своего невольного пленителя.

Старик вышел наружу, глубоко вздохнул, приложил заскорузлую руку козырьком ко лбу и уставился, щурясь, на полуденное яркое солнце. Слезы текли по морщинам и седой щетине, смотритель не смахивал их и не убирал, он улыбался каждому цветку по дороге, переступал через каждого зазевавшегося муравьишку на его пути, пытался даже кланяться деревьям, когда зашел в лес, приладил толстую веревку к дубу, покачнулся и замер, окутанный запахом испражнений и птичьим пением. Только ветка кряжистого дерева, на которой повис старик, еще какое-то время немного качалась, отчего ключи, привязанные к телу смотрителя, лениво позвякивали. Но скоро и этого не стало.

Королева изо всех сил пыталась направить свои мысли, как она это называла, в нужное русло. Ей необходимо было разобраться в себе, беспристрастно расставить все за и против в сложном вопросе: кому верить?