Морок

— Что же мне теперь делать? — совсем растерялся Иннокентий.

— Во-первых, быть благодарным…

— Да за что? За это вот всё?!

— Да, за то, что сбывается твоя мечта, и за это вот всё, как ты говоришь…

* * *

— А ну, как засада это? — шипел, строя воинственные рожи, Ярослав. — Вдруг, псы за пригорком. Мы выйдем навстречу, и нас сцапают?

— Да они нас боятся больше, чем королевы, — беззаботно пожала плечами Лея.

— Откуда такая уверенность? Я ещё пожить, например, хочу! — возмущался Богдан.

— Потому что я знаю! Я выросла в таких местах. Я такая же, как они. И я их знаю. И знаю, что они больше всего на свете боятся вас, магов. И сейчас они уверены, что вы каждого из них запомнили и, чуть что, каждого проклянёте до седьмого колена, что, как только вас заберут псы, деревня сгорит вместе с жителями дотла.

— Что, прям все в такие сказки верят? — удивился Вениамин. — Я, между прочим, тоже не при дворце рос, и ни во что такое не верил…

— А как же ты книжником-то стал? — Лея начинала злиться, возмущённая недоверием.

— Книжники — это другое. Все их причисляют к магам, но это другое, их не боятся. Я, признаться, сильно удивлён, что та девка заблажила на всю округу. Я сказал ей, что я книжник и могу помочь, только она молчала всё время, ну, я решил показать…

— Ага, — Лея продолжила рассуждать, — то есть эта девка сейчас уже рассказала своим сородичам всё, что ты ей наболтал? Теперь они все думают, что мы книжники… Ну что, поздравляю нас, теперь никто нас точно не боится. Все решили, что мы балаган. Фокусники?!

Лея металась от сосны к сосне, как раненая медведица, выла и стонала от негодования. Смотреть на неё было страшновато, сейчас, видя её такой, никто уже почти не сомневался, что Бориса убила именно она.

Маги, зажатые в плотное кольцо собственных страхов: там селяне, тут этот вулкан, чуть дальше — псы королевы, — совершенно растерялись. Каждый сейчас подумал о том, что во всём этом глупом и несуразном, злом и крикливом мире у них было одно единственное убежище: избушка на краю леса. И каждый чувствовал благодарность своему врагу Борису, так ловко упрятавшему их от всех бед и невзгод. Каждый сейчас ненавидел Лею, принёсшую в избу запахи чужих земель, рассказы о дворцах, мысли о смелости и решительности одиночных походов, ненавидел ее спутников, ненавидели всё, что выманило их на свободу, сделав её единственной мечтой в жизни… Каждый ненавидел сейчас и самую эту мечту, эту свободу, которой так жаждал, задыхаясь под гнётом командования Бориса, а позже и Вениамина, сейчас полжизни бы каждый отдал за возможность оказаться в полутёмных комнатушках избы, где каждый знал, что делать, у каждого была своя роль: один кашеварил, другой лечил… А здесь? Что было здесь, на этой свободе? Здесь была только свобода. Одна сплошная бескрайняя нескончаемая свобода и больше ничего. Бездушная безрадостная свобода выбирать себя, выбирать свои свойства, свобода быть добрым или злым, глупая свобода трудиться или лечь и умереть, свобода выбирать всё, что угодно. Но эта свобода ничего не гарантировала, ничего не обещала, она не подсказывала, правильный ли выбор делает маг, никак не намекала, по какой дороге пойти. Это была полная и абсолютная свобода стать кем угодно и куда угодно пойти, никто не знал этих людей, у них не было прошлого, а будущее своё строили только они сами вот прямо сейчас, в душераздирающем настоящем, захлёбываясь обилием такой горькой и страшной, но совершенно реальной свободы, от которой некуда было спрятаться.

Все, почти все, единогласно выбрали одно-единственное будущее: вернуться в избу, и чтобы никогда ничего такого не случалось. Хотелось одного: закрыть глаза, хорошенько зажмуриться, а потом открыть и увидеть живого Бориса, такого же противного, как обычно, увидеть суетящегося и накрывающего на стол Богдана, и почувствовать эту самую свободу, как далёкую нереальную мечту. Почувствовать и пойти обедать.

Зажмурились почти все маги, однако приём не сработал. Действительность была навязчива, как слепни у реки, сколько ни моргай — всё та же полянка в лесу, всё та же необходимость принять решение, всё те же селяне на поле у деревни…

— Я знаю. Бывает такое, — начал Вениамин. — Я читал. Понимаете, все мы спим, нам надо проснуться. Это всё — глупость, какой-то глупый сон. Знаете, вот, бывает, надышишься костром или пожаром, всякое видится перед глазами. Вот это — оно. Это всё не настоящее. Это как привидения. Вот их нет, а ты их видишь. Или как, знаете, ресница в глаз попала, и ты смотришь на поле, а в поле какой-то странный предмет. Но предмета нет в поле, просто так видится ресница в своём глазу. Так вот это вот всё тут — неправда. Это как бы привидение, ресница.

Вениамин уже хохотал, чрезвычайно обрадованный своей мыслью. Неожиданная находка так поразила его, что он стал похож на сумасшедшего. Хотя никто бы не взялся сейчас сказать точно: он всё еще похож на сумасшедшего или уже сумасшедший.