Морок над Инсмутом

— Я вижу море! — сказала она, совсем как четырехлетняя девочка. Улыбнувшись в ответ, я обнял ее за плечи, и мы оба стали смотреть в окно. Вид за полупрозрачными отражениями наших лиц состоял из узкой полосы светло-серого облака над широким простором темно-серого моря. Море лизало скалистый пляж, который тоже был серым.

Водитель, похоже, был не готов послать предусмотрительность ко всем чертям и отказаться от наложенного им на себя ограничения скорости в тридцать миль в час, так что мы приготовились ждать. Мы и так уже не меньше двух часов петляли по пустынным проселкам, ведущим к берегу Еще каких-нибудь тридцать минут нас не убьют.

Зато теперь мы, по крайней мере, могли видеть то, ради чего приехали, и, наблюдая в стекле отражение наших исполненных добродушия глаз, я чувствовал, как мы оба расслабляемся. Море, по правде говоря, выглядело не столь заманчиво, как где-нибудь на Бонди-бич, да и конец октября не самое удачное время для подобной поездки, но все же лучше, чем ничего. Лучше, чем сидеть в Лондоне.

Все четыре месяца, что мы со Сьюзан провели вместе, жизнь нас не баловала. Мы работали в одной коммуникационной компании, где все держалось на агрессии и страхе. Вообще-то работа обещала быть интересной, но почему-то каждый день в офисе превращался в блуждание по пустыне некомпетентности, где мы увязали по колено в песке мелких свар. Любое дело, за которое бралась наша компания, выполнялось небрежно и неумело: даже наша автостоянка, и та была сплошная катастрофа. Ее спланировали в форме клина, а значит, каждый раз, когда кому-нибудь надо было выезжать из дальнего конца, всем остальным, чьи машины стояли ближе к краю, приходилось бросать все, выходить на улицу и отгонять их, освобождая уезжающим путь. Да еще и наша собственная машина отказывалась заводиться каждые две недели, несмотря на регулярные визиты на станцию техосмотра, которая тоже располагалась так неудобно, что хуже не придумаешь.

Квартира, в которой мы поселились, была великолепна, но и там нас преследовали сонмы надоедливых мелких проблем. Бойлер, который гас дважды в день, находился как раз под кухней, так что нам регулярно нечем было помыть посуду. Лампочки в квартире перегорали с интервалом минут в сорок, причем каждая оказывалась сделана где-нибудь в Сомали, так что найти подобную в местных магазинах не представлялось возможным. Живший под нами старый хрыч умудрялся сочетать тугоухость, из-за которой его телевизор весь день работал на громкости рок-концерта, с удивительной чуткостью, из-за чего он орал на нас по ночам, если мы осмеливались хотя бы вздохнуть после одиннадцати.

До самого четверга мы думали провести уикенд дома, как всегда. Обычно к концу рабочей недели мы выдыхались настолько, что сама мысль о том, чтобы собирать вещи, проверять давление в шинах и тащиться куда-то за город, была невыносима. Но тут опять накрылась машина, причем в пятницу вечером, тем самым неожиданно сподвигнув нас на поездку. Наверное, эта случайность просто истощила наше терпение, добавив последний, лишний камешек к пустынному берегу неприятностей, который и без того окружал нас, куда ни глянь.

— К черту, — фыркнула Сьюзен, когда в тот вечер мы кое-как добрались до дома. — Поехали за город.

Утром мы поднялись насупленные, взяли по паре белья, зубной щетке и книжке и угрюмо потопали к ближайшей станции метро. И вот, отметившись, кажется, на всех поездах, существующих в расписании железных дорог Британии, мы прибыли на место. Ну, или почти прибыли.

Пока престарелый автобус, дребезжа, спускался к берегу, мы заметили указатель, согласно которому до Доутона оставалось всего восемь миль. Судя по состоянию знака, местоположение деревни не особо занимало окрестных жителей. Название черными печатными буквами значилось на стреле, которая была когда-то белой, но теперь посерела и покрылась потеками от многочисленных дождей. Вид у нее был такой, словно никому никогда и в голову не приходило ее помыть.

Вообще говоря, все мелкие неприятности, которые отравляли каждый наш день, были сами по себе незначительными. Убивало их количество и беспощадность, с которой они преследовали нас. В результате мы постоянно дергались и не были самими собой. Но в этом, как ни странно, было и свое преимущество: мы быстро узнали друг друга, в том числе и те стороны наших характеров, которые при нормальном положении вещей еще не скоро вышли бы на поверхность. В отчаянных попытках вернуть душевное равновесие мы открывались друг другу, выбалтывали каждый свои секреты.

Один из таких секретов, поведанный как-то поздно вечером, когда мы оба порядком устали и были на взводе, касался матери Сьюзан. Я уже знал, что та оставила несмываемую печать на психике дочери, бросив ее и мужа, когда Сьюзан было всего пять, и так никогда и не позаботившись дать о себе знать. Потребность в защите была одной из причин, толкнувших Сью в объятия ее смехотворного прежнего друга. Но оказалось, что мать еще до своего ухода успела передать дочери и другой страх.