Морок над Инсмутом

Десять минут спустя автобус обогнул последний поворот, и впереди показалась деревня Доутон. Я повернулся к Сьюзан и посмотрел на нее, приподняв брови. Она глядела вперед, не отрываясь. Вздохнув, я принялся вытаскивать из-под сиденья нашу сумку Оставалось только надеяться, что Сьюзан не ждет от этой сонной деревушки слишком многого. Чего я сам ожидал от этого уикенда, не знаю: ну, переночуем в занюханном бед энд брекфасте, да, может, прогуляемся по набережной до обеда. Я представлял, как Сьюзан будет вытягивать шею, заглядывая вдаль и пытаясь нарисовать в своем воображении то место, где ее мать чуть не рассталась с жизнью, а потом все кончится. Наутро мы отправимся в Лондон. На что еще тут можно надеяться: на чудодейственный поцелуй, исцеляющий все раны детства?

— Вы сходите или как?

Мы вздрогнули и повернулись к началу салона. Автобус встал, по-видимому, где придется, не доехав до крайних потрепанных домов на противоположной морю стороне дороги ярдов пятидесяти.

— Прошу прощения? — переспросил я.

— Автобус останавливается здесь.

Я посмотрел на Сьюзан, и мы расхохотались.

— Что, неужели и ста ярдов до деревни не проедете?

— Здесь останавливаюсь, — повторил шофер. — Решайте.

Не скрывая своего раздражения, мы вылезли из автобуса на обочину. Двери еще не успели закрыться, а водитель уже подал машину назад. Развернувшись в три приема, причем на большей скорости, чем та, с которой он сюда ехал, он помчался прочь от деревни.

— Удивительный человек, — сказала Сьюзан.

— Скорее, удивительная сволочь. — Повернувшись, я заглянул за низкую каменную стену, у которой нас высадили. Каменный спуск, довольно ветхий, вел вниз, к узкой полосе галечного пляжа, о который довольно сильно билась небольшая волна. — И что теперь?

Оттуда, где мы стояли, берег поворачивал влево, так что деревня открылась перед нами во всей красе. Вся набережная состояла из таких же лачуг, как те, до которых мы не доехали, а где-то посредине был виден разрыв — там, наверное, была площадь. Остальные жилища образовывали две улицы позади набережной, причем задние лепились к почти отвесным утесам, отстоявшим от берега на пару сотен ярдов. Над всей деревней витал дух медленного распада, забвения и запустения. Те немногие машины, которые стояли на улицах, были старыми и побитыми, а тонкие струйки дыма, сочившиеся из пары каминных труб в разных концах деревни, лишь усиливали общее впечатление заброшенности. Сьюзен, похоже, уже жалела о том, что мы туда приехали.

— Я так виновата. Нам не следовало сюда приезжать.

— Конечно, следовало. На нашем автоответчике уже, поди, живого места не осталось от сообщений, и я лично рад, что слушает их он, а не мы.

— Но здесь так уныло. — Она была права. Именно уныло, а вовсе не спокойно. Спокойно может быть где угодно. Само слово «спокойствие» означает просто отсутствие шума. Доутон был другим. Даже присутствие шума не сделало бы его живее.

— Доутон — унылое место, — сказал я, и она хихикнула. — Пошли. Поищем отвратительную гостиницу, где ни в одном номере нет телевизора, не говоря уже о чайнике или кофеварке.

Она схватила мою руку, поцеловала меня в нос, и мы пошли. Не пройдя и ярда, мы увидели на тротуаре еще одну свастику — полузасыпанная песком, она была нарисована, очевидно, гораздо раньше первой. И тоже неправильно. Озадаченный, я покачал головой, и, переступив через нее, мы пошли дальше, к домам.

— Думаю, можно попробовать зайти в этот.

— Как, по-твоему?

— На вид ничем не лучше того.

— Нет, не лучше.

Мы стояли на углу площади в Доутоне, перед входом во второй деревенский паб. Первый мы уже забраковали по дороге из гостиницы. Конечно, мы не ожидали найти там музыкальный автомат с сиди-дисками и жареный камамбер, но понадеялись, что найдем получше. однако теперь у нас возникли сомнения.

Сьюзан склонилась вперед и заглянула в витрину.

— Можем пойти прямиком в ресторан, — предложил я.

— Если он тут есть.

В конце концов, мы немного нервно решили пропустить сначала по рюмочке в пабе. По крайней мере, владелец хоть подскажет, где тут городской ресторан. Сьюзан толкнула тяжелую деревянную дверь, и я последовал за ней.

Паб состоял из одной комнаты с голыми стенами. Несмотря на холод, в камине не горел огонь, а старое, покрытое пятнами дерево, преобладавшее в отделке помещения, не добавляло атмосфере тепла. Вокруг похожих на каменные плиты столов стояли многочисленные стулья с потрепанными подушками на сиденьях. Пол был дощатый, на истертых половицах лежали кое-где линялые половики. Ни в самой комнате, ни за стойкой не было ни души.

Неуверенно переглянувшись, мы направились к стойке, и я заглянул за нее. Пространство за ней оказалось длинным и узким, как коридор, который уходил за пределы той комнаты, где мы были. Вытянув шею, я разглядел, что за стеной есть еще комната. Там мог располагаться другой бар, но было темно, и ни пивных кранов, ни стойки для стаканов я не заметил. Я сказал об этом Сьюзан, и мы оба нахмурились. В другом конце бара была дверь, закрытая. Я подумал и крикнул:

— Эй!