Моррисон. Путешествие шамана

Бутлег дает честное ощущение того, что было, но не дает услышать Моррисона в той ясности и четкости, которые необходимы для поэзии. Это можно сделать, только послушав диск, прошедший студийную очистку и обработку; здесь, на Alive She Cried, изданном в 1983 году, мы слышим его голос так отчетливо, как будто он присутствует с нами в одной комнате. В темном волнистом звуке этого голоса изливается чувство, в длинных буйных криках взрывается ярость. Он рассказывает нам свои странные истории, и никто не перебивает его взрывами дурацкого смеха. Может быть, эти взрывы смеха вычистили из записи тактичные инженеры, а может быть, в этой трансформации некогда бывшего есть ложь – но нам-то что? Мы вольны верить, что так оно и было. Мы свободны думать, что с помощью микшерного пульта и многоканального магнитофона можно исправить неопрятную звуковую реальность прошлого – и преобразовать ее в чудо печали, в акт искусства.

Моррисон на концертах часто читал стихи, причем они перетекали одно в другое, складывались каждый раз по-новому и по-новому вливались в музыку. На Alive She Cried мы становимся свидетелями того, как машина времени работает в обратную сторону. Мы знаем результат творения, песню The Texas Radio and the Big Beat

, мы слышали ее на альбоме L.A. Woman, но в день концерта она еще не издана, еще только возникает в многократных повторах темы, кружащейся в голове у Моррисона. То, что к концу года на L.A. Woman получит четкую форму, здесь, февральским вечером 1970 года, является перед нами туманным видением, которое струится ниже неба и выше земли смутным бестелесным потоком. Печальный Повелитель Ящериц воспаряет над миром, впадает в транс, переходит на язык откровений и пророчеств.

В конце концов звук бутлега трансформируется в зрелище, становится им. Прослушав десятки часов музыки, записанной на концертах, мы начинаем видеть то, чего уже нет. Мы отчетливо видим Шамана с микрофоном в руке и проводом, вьющимся, как змея. Энергия так и прет со старых записей группы. Эта энергия создается не страшным звуковым напором бас- и соло-гитар, как это делали Deep Purple, не безумным пронзительным вокалом, как у Led Zeppelin, а чем-то совсем другим. У Doors на их концертах звук веселого и печального странствующего оркестра эпохи поцелуев на улице и длинных волос. В этом чуточку наивном, лихом и горячем, немного разболтанном, дребезжащем и потешном звуке есть сила и одновременно ирония, которая чудесным образом не убивает силу.

4.

11 декабря 1970 года Doors играли в Далласе. Сначала промоутер Рич Линнелл планировал только один концерт в «State Fair Music Hall», но, увидев, как хорошо расходятся билеты, решил, что группа вполне может сыграть в этот вечер и дважды.

Первый концерт вечера, как и множество других концертов Doors, был записан на магнитофон и много лет спустя издан на бутлеге. Запись пользуется особенным вниманием ценителей, потому что это последнее выступление Моррисона, которое мы можем услышать. В череде концертов Doors – громких, пьяных, оскорбляющих общественную нравственность, поэтических, шизофренических – этот, судя по записи, был чуть ли не самым спокойным и умиротворенным. После обычного объявления: «Ladies and gentlemen, the Doors!» группа вышла на сцену и сосредоточенно принялась за дело. Зал в напряжении слушал новую, незнакомую Love Her Madly. На концерте было сыграно три вещи, которые через несколько месяцев выйдут на новом диске (помимо Love Her Madly

это еще The Changeling и L.A. Woman) – но они мало похожи на те сильные, литые композиции, которые мы знаем по последнему альбому Doors. Сейчас, на концерте в декабрьском Далласе, музыканты еще мнут глину звука, еще вылепливают форму песен. В разговорах между собой они недаром называли свою музыку джазом – глина сочится между пальцев, течет змейкой и струйкой, импровизации расширяются, становятся аморфными, плутающими, витающими. Вскоре в студии все это будет обрезано, сжато, спрессовано и утрамбовано в несколько минут драйва, достойного великих Doors, но тут, на концерте в темной «McFarlin Auditorium», перед нами предстает совсем иная группа. Это другая ее реинкарнация, другое воплощение, другая возможность существования: приятный рок с джазовым привкусом, горько-сладкая патока блюза, интеллигентная умеренная игра, не выходящая за рамки дозволенного.