Московский апокалипсис

— В самую точку сказано. Так вот, сей картёжник решил поправить свои дела женитьбой. Чтобы было чего спускать за зелёным столом, а то уж поиздержался… И начал осаждать дом Барыковых. А ему говорят: есть уже у барышни жених, Пётр Ахлестышев. Не богатый, но из хорошей фамилии, и скоро свадьба! Я, так вышло, устраивал родителей Ольги. Капиталы мои их не интересовали, у самих денег куры не клюют. Зато привлекали родственники в столице: один — сенатор, другой — прокурор. А у Барыковых с их бесчисленным имениями всегда имелось в судах несколько тяжб, и они надеялись на новое свойство[6]. Так что, с помолвкой затруднений не возникло: наша любовь совпала с их расчётом. И чуть было мы не обвенчались, как вдруг Владимир Матвеевич скоропостижно скончался от удара. Понятно, свадьбу на год отложили: траур. Тут-то и началось. Шехонский нанял вот этого самого Яковлева, а тот привлёк уголовных. Они все у него на ладони и рады услужить… Интрига против меня развивалась скоротечно. Работали профессионалисты. А я ничего не подозревал… И лишь торопил календарь, чтобы скорее прошёл этот год. Наивный дурак! И вот однажды за мной пришли. Прямо туда, на Остоженку, в особняк Барыковых. Я ж там все дни проводил… И увезли, у Ольги на глазах. Я сначала думал — чья-то злая шутка. Потом — ошибка. Вот-вот разберутся, и я побегу опять к ней. А кончилось всё лишением прав состояния и двадцатилетней каторгой. Матушкин брат, отставной бригадир Повалишин, был зарублен топором в собственной постели. С ним вместе погибли его супруга и ещё три человека дворни. Всё это исполнил Лешак, которого вы наблюдали утром…

— Лешак? «Хозяин Бутырки»? Но откуда это вам известно?

— Тюрьма всё знает. Да «иван» и не скрывал, сам бахвалился. И потом, вы же видели, какая у них с Яковлевым дружба!

— То есть, множество людей извещены, что вы не убийца, что вас обвинили ложно — и молчат?

— Да. Но кому, кроме меня, есть до этого дело? А тут дали большие деньги, и колесо закрутилось. Сработали Яковлев с Лешаком чисто: и улики подготовили, и свидетелей. В той бойне «спасся» лишь лакей — и показал на меня! Всё было, как в кошмарном сне… Помню, когда я впервые услышал обвинение — рассмеялся. Это было в кабинете обер-полицмейстера Ивашкина. Стою, смеюсь, ушам своим не верю… Тут Яковлев погано так улыбается, достаёт из кармана платок, разворачивает и показывает. А в платке — тётушкино ожерелье из розового жемчуга. Найдено у меня в бюро, в присутствии понятых! Что я после этого мог доказать, скажите, что?

Ахлестышев в ярости хватил кулаком о стену, охнул и затряс отшибленной рукой. Потом, несколько успокоившись, продолжил:

— Они продумали до мелочей, и была круговая порука. Лакей Повалишина, мой камердинер — все были куплены. Камердинер потом удавился, или от него избавились, как от опасного свидетеля. Было заявлено, что я нуждался в деньгах для свадьбы, просил у дяди в долг, но тот отказал. И тогда я-де и зарубил старика, поскольку являлся его наследником и знал смысл завещания. Знатная родня в столице, сенаторы с прокурорами, сразу отвернулась. Пальцем о палец никто не ударил! А матушка, как узнала об аресте и страшном обвинении — слегла. Она умирает сейчас в симбирской деревеньке, в тоске за сына. Когда ей сообщат о приговоре, это убьёт её окончательно. А Ольга… Ольгу взяли в крепкий оборот. Как только следствие объявило мою вину доказанной, Шехонский явился на Остоженку. Торжественный и важный. Заявил, что пришёл спасти Ольгу Владимировну. Её репутация погублена — она чуть не обвенчалась с убийцей. И неизвестно ещё, до чего у нас с ней дошло… Но князь благородно не интересуется этим щекотливым вопросом и, так и быть, готов взять опозоренную барышню в жёны. (А скандал, действительно, получился ужасный). Я полагаю, на Ольгу был произведён серьёзный натиск. Родственники стали заодно: или стыд на весь белый свет, или делайся княгиней. Чего, мол, тут выбирать? Выбор ясен. И… месяц назад они повенчались. А теперь скажите, Егор Ипполитович: до Отечества ли мне сейчас?

Ельчанинов сочувственно кивнул:

— Извините, я не знал ваших обстоятельств. То, что вы рассказали — ужасно. Я не знаю, как вам помочь…

— Снова вы одно и то же! Никто не сможет мне помочь. Жизнь поломана безвозвратно. Но и в каторгу не пойду! Завтра мы с Сашей сбежим. В суматохе откроется момент, когда будет не до нас — и зададим лататы. Как выражаются люди моего нового общества… Там расстанемся. Саша пойдёт грабить, а я — на Остоженку. Хоть подышу тем воздухом, которым дышала она… А потом исчезну. В Москве будет полный бедлам; беглый каторжник никого не заинтересует. Доберусь до Симбирска, повидаюсь с матушкой, если успею. Дальше пока не знаю. Может, подкараулю Шехонского и убью его, как собаку. Дуэль с ним для меня теперь невозможна — значит, прикончу без секундантов. Потом запишусь в полк солдатом, под чужим именем. Хоть умру за Божье дело…