Московский апокалипсис

— Ещё они опасаются некоего Фигнера и часто о нём говорят. Скажи, это не тот ли Александр Самойлович, с которым ты знакомил меня на вечере у Благово? Извини, но он показался тогда очень неприятным…

— Да, это тот самый Фигнер. А насчёт его характера — такие люди нужны на войне. Сейчас он очень неприятен Бонапарту.

— Фигнер хочет его убить! Французам об этом известно; охрана императора утроена. Предупреди Александра Самойловича — ему не дадут даже приблизиться!

— Как раз вчера пытался. Бесполезно! Капитан Фигнер — человек одной навязчивой идеи. Его не отговорить. Чем ещё занимается Полестель?

— Он довольно скрытен, но иногда проговаривается. Когда хвастает.

— Хвастает?

— Да. Граф, конечно, очень умён. Очень! Но у него есть одна смешная слабость — самолюбование. Он сам себя называет гением секретных операций, представляешь? И мастером тайной войны. Очень ревниво относится к конкурентам-полякам. Вчера Полестель обмолвился, что те скоро зашлют в Петербург агента. Граф не верит в их успех, а Наполеон, наоборот, очень увлечён этой операцией. И убеждён, что сможет в случае успеха знать всё, что думает наш государь.

— Вот как! Ни больше, ни меньше?

— Да.

— А подробности? Он сообщил подробности? Кто этот агент, под каким именем и когда засылается?

— Нет, об этом Полестель промолчал. Сообщил лишь, что агент — женщина.

— Женщина? — Ахлестышев даже встал с кресла. — Вот это да… Слушай, твой рассказ всё меняет. Тебя нельзя сейчас отсюда выкрадывать. Нам слишком важно знать, что замышляется в этом доме.

— Кому это — вам?

— Русскому военному командованию, — серьёзно ответил Пётр.

— Конечно, я сделаю всё, что требуется, — так же серьёзно сказала Ольга. — Что нужно? К бумагам меня Морис не подпустит, а вот разговорить Полестеля я смогу. Если ему льстить, он становится словоохотливым.

— Умница! Всё правильно понимаешь. Но одной тебя мало. Как у вас в доме с прислугой?

— Да никак. Морис приставлен к Полестелю, Гаврила — к моему мужу. А я справляюсь сама.

— Сама?

— Да. Князь язвительно объявил, что мытарства по Москве многому меня научили, и я вполне могу себя обслужить. У нас с ним был бурный разговор о том, кто что делал в эти дни. Я как-нибудь перескажу тебе… Пока знай только одно, самое важное: ко мне в спальню он больше не заходит.

Пётр молча поцеловал Ольгу, потом, после паузы, сказал:

— Мой маленький солдатик… Столько тебе выпало…

— Тебе много больше. Воюешь, и тебя могут убить.

— Начальство обещает учесть мои заслуги и вернуть дворянство. Через амнистию, но я не хочу так. Буду требовать пересмотра дела. Понимаешь, что это значит? Для нас с тобой.

— Конечно. Я разведусь с князем Шехонским, и мы поженимся. Все эти дни, что тебя не было, я хотела тебе сказать… Я была уверена, что вас с Сашей не расстреляли, что ты живой. Так вот. Наши страшные скитания по горящей Москве… Сколько проживу, буду их помнить. Когда я осталась одна, всеми брошенная, и пришли эти гнусные поляки… Но рядом появился ты, очень вовремя. И защитил меня, не жалея жизни, и оберегал, и спасал. Любил. В том аду, в апокалипсисе, когда весь мир рушится — вдруг такая опора. Ты и твоя любовь. Мне ничего теперь не надо, кроме тебя. Прости — я была дура, которую тётки уговорили выйти замуж за этого подлеца. Того, кто нарочно бросил меня в беде, чтобы стать богатым вдовцом. Того, кто предался врагу. Того, который сделал тебя для всех убийцей и каторжником. Ведь не под дулом же ружья шла я с Шехонским под венец! Могла не идти, но пошла. Прости меня, пожалуйста, за это, если сможешь.

Ахлестышев поцеловал Ольгу в измученные глаза, хотел сказать что-то ободряющее, но она не дала.

— Молчи. Я была легкомысленная, лживая, я была тряпка. Пустая барынька, для которой имело значение, что подумает свет! Какая создастся репутация! Представляешь? Это казалось важнее, чем наши с тобой чувства, чем твоя жизнь. Ведь с деньгами Барыковых я могла бы купить всю московскую полицию с потрохами. Увезти тебя заграницу и жить там счастливо, не взирая ни на кого. Но не сделала этого…

Пётр снова открыл было рот, но она запечатала его своей ладонью.

— Молчи, ничего не говори! Может быть, нас завтра разлучат навсегда. Или через минуту сюда ворвутся Морис с жандармами. Я хочу лишь, чтобы ты знал: я люблю тебя и буду любить всегда. Это уже по гроб. Прости — мне понадобился апокалипсис, чтобы понять это. А теперь я готова на всё: лгать, хитрить, рисковать и честью, и жизнью. Если это нужно для того, чтобы мы снова оказались вместе. Вот. Я сказала это. Сбивчиво и, быть может, чересчур пафосно, зато искренне. Теперь мне ничего не страшно — ты услышал. Будь, что будет!

— Будь, что будет!

За дверью послышался шорох, и они замолчали. Сидели так минут пять, любовались друг другом. Потом Ольга осторожно выглянула в коридор — никого.

— Морис шпионит и за тобой?

— За всеми, кроме своего хозяина. Но я вне подозрений, поскольку никогда не покидаю дома и никого не принимаю.

— А князь Шехонский? Он чем занимается при полковнике?