Московский апокалипсис

Когда Наполеон вернулся из Петровского дворца назад в Кремль, он попытался внести в разбой систему. Право на грабёж догорающего города теперь предоставлялось всем корпусам по очереди. Сильные патрули убрали русских солдат, в огромном количестве разгуливавших по улицам в полном вооружении. Старая гвардия заняла Кремль, Молодая — Французский квартал; армейские корпуса заселили пригородные слободы. Грабёж по системе не получился. Окружность Москвы — 42 версты. Такую протяжённую линию невозможно контролировать, особенно по ночам. Голодные армейцы тайком, вне очереди, шастали в городские кварталы и всюду натыкались на гвардейцев. Пользуясь своим удобным местоположением, те успевали раньше других и забирали лучшие вещи. «Второсортным» армейским мародёрам приходилось покупать у них эти ценности. Обозлённые солдаты линейных полков прозвали гвардейцев «московскими жидами»[62]. Счастливчики устроили на площадях базары по продаже трофеев и набивали карманы золотом. Откуда ни возьмись, появились и настоящие евреи. Эти предлагали табак и деликатесы за звонкую монету, или выменивали их на меха. Гвардейцы и евреи особенно нажились в Первопрестольной: вся золотая наличность постепенно перетекла к ним. Рядовые солдаты, особенно из союзных войск, жили впроголодь. Они больше думали не об империалах, а о крепких ботинках и новых штанах. Самые умные запасали тёплые вещи… Характер грабежей изменился: мародёры искали теперь еду и одежду. С несчастных москвичей безжалостно снималось всё вплоть до белья. Доведённые до отчаяния люди не знали уже, куда им деваться. Не было ни еды, ни крыши над головой, ни личной безопасности. Тысячи людей жили под открытым небом, выкапывая овощи на брошенных огородах, но и их отбирали солдаты.

Наконец Наполеон решил прекратить творимые его армией бесчинства. Был образован муниципалитет. В него силой загнали московских торговых людей, что не успели убежать. Учредили и городскую полицию, но с ней никто не считался, и меньше всего военные. Самое главное: император издал приказ, безусловно запрещающий грабежи населения. Солдаты его проигнорировали… Тогда наказанием за ослушание назначили расстрел. Грабежи не прекратились. Казнили первых нарушителей — бесчинства продолжились. Только после третьего расстрела порядок более-менее наладился. И, возможно, не из-за санкций против мародёров, а потому, что отбирать у нищих людей стало уже нечего. В городе царил голод. То, что требовалось для поддержания жизни, имелось теперь только у солдат. За еду они покупали ласки женщин. И часто это были не шлюхи, а матери семейств, которым нечем стало кормить детей. Дамы даже из дворянских фамилий, не сумевшие вовремя уехать, ходили по улицам и предлагали себя. Те, кто постарше, водили с собой для этой же цели дочерей. Только так несчастные могли выжить…

Вот и теперь Ахлестышев с Батырем встречали этих гулящих поневоле. С потупленным взором, готовые сгореть от стыда, голодные, грязные, они стояли на всех перекрёстках. Вокруг шатался разномастный народ: уголовные, мещане, переодетые дезертиры, нищие погорельцы. Благодаря новым порядкам, партизанам можно было не переодеваться в чужой мундир и идти в своём платье. Поляков Сокольницкого разогнали на аванпосты, а французская разведка в лице Полестеля считала Ахлестышева расстрелянным. Поэтому друзья шли не таясь.

Неожиданно перед Страстным монастырём им встретилась карета с дворянским гербом, запряжённая полуживой лошадью. Стёкла в экипаже были опущены. Пожилая, неряшливо одетая особа, похожая на старую деву, высовывались наружу и энергически кричала:

— …А бояться их нечего! С нами Бог и русская сила! Скоро, скоро побегут проклятые из Москвы без оглядки. Ещё немного осталось, люди, потерпите. А мужчины — воюйте!

Москвичи, все теперь похожие на одну большую артель нищих, слушали диковинного оратора с видимым удовольствием. Некоторые боязливо оглядывались и молчали, но большинство криками выражали одобрение. Стоявший рядом патруль французов ушёл от греха подальше. Пётр с изумлением узнал в отважной даме Анну Николаевну Щепотьеву. Действительно, старая дева, она была дочь генерала и чудаковатая богачка. В мирное время Щепотьева занималась лишь вязанием и сплетнями — и тут такое… Чудны дела твои, Господи! Страстной монастырь заселили гвардейцы, напротив, в доме Голицына — штаб интенданта Великой армии. Всюду синие мундиры — и такая пламенная и открытая агитация…

Чем ближе становилась Неглинная, тем большее нетерпение охватывало Сашу-Батыря. Только две недели назад они уехали оттуда, а сколько событий случилось с тех пор! Связанный строгой военной дисциплиной, налётчик не имел времени навестить свою слободку. Теперь, когда обстоятельства позволили, наконец, это сделать, он шёл и аж пританцовывал от нетерпения. Сейчас они завернут за ограду Высоково-Петровского монастыря, и станет видно Волчью долину! Или то, что оставил от неё пожар…

— Конечно, всё сгорело к чертям, — готовил сам себя к худшему вардалак. — Лишь бы люди были живы.

Но через секунду добавлял: