Москва в эпоху реформ. От отмены крепостного права до Первой мировой войны

В историческом ландшафте Хитрова рынка появился на свет композитор Александр Скрябин. Тоже, получается, хитрованец по рождению… Типичный обитатель Хитровки рисуется завсегдатаем «Каторги» с папироской в зубах и хитрым прищуром. За душой – сам черт. Однако и среди трущоб попадались умилительные памятники живого воплощения души человеческой.

В 1910 году хитрованец Голубцов предложил установить на площади памятник Льву Николаевичу Толстому. Оборванец принес и проект монумента, выполненный в красках: «Постановка памятника Л. Н. Толстому на площади Хитрова рынка, по мнению хитровца, духовно обновит бедный, обиженный народ. И тогда рынок этот не будут обегать, а будут почитать, потому что на нем памятник просветителю народа. И площадь надо переименовать, назвав ее Толстовской. Автор проекта предлагает изобразить Л. Н. Толстого на памятнике босого, с непокрытой головой, в рубахе, подпоясанного веревкой. В левой руке Евангелие, а правая простерта к народу, как бы утешая его. Фигура Л. Н. Толстого должна быть поставлена на громадный металлический монумент, изображающий собой земной шар. Внутри этого шара должно быть сделано отопление, чтобы зимой в холода хитровцы могли греться у памятника. «В живых Лев Николаевич грел сердца людей. А после его смерти его памятник будет греть холодных и голодных». Об эпопее с памятником писала газета «Утро России».

Лев Толстой испытывал к Хитровке живой интерес. «Когда я говорил про эту городскую нищету с городскими жителями, мне всегда говорили: «О! это еще ничего – все то, что вы видели. А вы пройдите на Хитров рынок и в тамошние ночлежные дома. Там вы увидите настоящую «золотую роту». Один шутник говорил мне, что это теперь уже не рота, а золотой полк: так их много стало. Шутник был прав, но он бы был еще справедливее, если бы сказал, что этих людей теперь в Москве не рота и не полк, а их целая армия, думаю, около 50 тысяч. Городские старожилы, когда говорили мне про городскую нищету, всегда говорили это с некоторым удовольствием, как бы гордясь передо мной тем, что они знают это»[243]

.

Писатель задавался вопросом, почему его знакомые мужики пилят дрова на Воробьевых горах за 40 копеек в день, а десятки тысяч рабочих рук прозябают в бедности и холоде на Хитровке. Толстой дошел до Ляпинского ночлежного дома в Трехсвятительском переулке и встретил нескольких работяг без паспорта. У них украли все вещи, и они вынуждены были ждать полицейской облавы, чтобы попасть в острог и наконец-то быть высланными из Москвы. Старик попросил у Толстого стакан сбитня, тот не отказал, в итоге литератора окружили ночлежники: «Я роздал все, что у меня было. Денег у меня было немного: что-то около 20 рублей, и я с толпою вместе вошел в ночлежный дом. Ночлежный дом огромный. Он состоит из четырех отделений. В верхних этажах – мужские, в нижних – женские. Сначала я вошел в женское; большая комната вся занята койками, похожими на койки 3-го класса железных дорог. Койки расположены в два этажа – наверху и внизу. Женщины, странные, оборванные, в одних платьях, старые и молодые, входили и занимали места, которые внизу, которые наверху. Некоторые старые крестились и поминали того, кто устроил этот приют, некоторые смеялись и ругались. Я прошел наверх. Там также размещались мужчины; между ними я увидал одного из тех, которым я давал деньги. Увидав его, мне вдруг стало ужасно стыдно, и я поспешил уйти».

Толстой по натуре был человеком чрезвычайно впечатлительным. Посещение мясных боен вызвало в нем тягу к вегетарианству, а скромный визит в ночлежный дом заставит задуматься о положении всех убогих на Руси. Классик предложит свой вариант решения проблемы в одной из статей 1882 года: «Приди один человек в сумерки к Ляпинскому ночлежному дому, когда 1000 человек раздетых и голодных ждут на морозе впуска в дом, и постарайся этот один человек помочь им, и у него сердце обольется кровью, и он с отчаянием и злобой на людей убежит оттуда; а придите на эту тысячу человек еще тысяча человек с желанием помочь, и дело окажется легким и радостным. Пускай механики придумывают машину, как приподнять тяжесть, давящую нас, – это хорошее дело, но пока они не выдумали, давайте мы по-дурацки, по-мужицки, по-крестьянски, по-христиански налегнем народом – не поднимем ли? Дружней, братцы, разом!»[244]

Нищий на московской улице