Мост

Да и хозяин теперь не балует его беседами. А с Тимуком и говорить не о чем! Совсем одичаешь! Симун не любил Тимука, называл «управляющим Мурзабая». Работники не уживались с Тимуком, уходили до срока.

Сколько Тимуку лет: сорок или пятьдесят? Тражук его много лет помнит таким же: с жидкой бороденкой, с мрачным взглядом исподлобья. Слышал Тражук: Тимук — родственник Угахви, жены Мурзабая. Она привезла сироту с собой из Хурнвара. Как согласился отец Павла на такое «приданое» невестки, жених не понимал. После, уже сам став хозяином, Павел Иванович хотел было отделаться от «сироты». Вдруг Угахви взбунтовалась; так двадцать пять лет и прожил хурнварский чуваш у Мурзабаев. Павел махнул рукой, да его и устраивал мрачный, но старательный работник.

Тимуку дали русское прозвище: «Мирской». Этим прозвищем наградили его чулзирминские бабы. Так назывался породистый бык, в складчину купленный деревней для стада. Почему эта кличка пристала к мурзабаевскому бобылю, о том ведали сами бабы, а вдовы и солдатки особенно.

10

Не только забота о хозяйстве заставила дальновидного Павла отказаться от бремени волостной власти. Он помнил японскую войну и пятый год. А что принесет России эта война? Не обойтись без бунта! Лучше оказаться в стороне.

Февральские события подтвердили предположения провидца из Чулзирмы. Он вовремя ушел в тень, чурался кузьминовских знакомцев и редко выезжал на базар. И вдруг, случайно выглянув из окна, он увидел у ворот своего дома Белянкина верхом на коне. «Что привело его без дороги, по весенней грязи? — быстро прикидывал Павел, идя навстречу гостю. — Хорошо, если завернул попутно, а если прискакал из Кузьминовки, только чтобы повидаться? Это — не к добру, надо начеку быть. Да как перехитрить эту лису и краснобая?»

— Самовар, яичницу, ширтан, соленья! — бросил Мурзабай жене, распростерши руки навстречу гостю.

Проведя Белянкина в горницу, Мурзабай обратился к Кулинэ:

— Позови Тражука, пусть сидит тут и ждет, он мне будет нужен.

Мать и дочь переглянулись.

— Неужели за стол батрака посадит? — буркпула Угахви вслед мужу. — Позвал бы уж лучше Тимука. Bce-таки родня.

— Ну что ты, мама, — возразила Кулинэ. — Тимук пичче годится только на пугало в огород. Он и по-чувашски-то не умеет говорить, не то что по-русски. А Тражук говорит как по-писаному.

— Порассуждай у меня! — прикрикнула Угахви. — Иди уж, куда послали!

Белянкин, чуть скособочась и скривив тонкие губы, в задумчивости наискось мерил шагами горницу. Расстегнул пиджак, заложил пальцы за узкий кавказский ремешок. Явно был взволнован. Хозяин, небольшого роста, с черной, аккуратно подстриженной окладистой бородой, добродушно и внимательно глядел на гостя, пряча настороженность в глубине карих пытливых глаз. Хозяин успел поверх синей сатиновой рубахи надеть жилетку, заправить в кармашек часы с серебряной цепочкой. Слова приветствия были высказаны еще во дворе. Теперь гость и хозяин молчали.

Мурзабай, искоса поглядывая на гостя, размышлял: «Однако барской ты, братец, закваски! Тихоней был в Кузьминовке. Теперь, вишь, расправил крылья. А без мужика-то и вы, новые хозяева России, прожить не можете. Объяснишь, чай, зачем пожаловал, не все же время будешь помалкивать».

Будто прочитав мысли хозяина, гость внезапно остановился, заговорил полушутливо, слегка подчеркивая свое превосходство:

— Ну, дражайший Павел Иванович, скажи, что ты думаешь о теперешнем положении России. Кто ты: монархист, кадет или революционер?

Началось! Мурзабай пригладил волосы, постриженные в кружок, ухмыльнулся:

— Кто я? Сам знаешь, чуваш, землепашец. Царь мне — не помеха, да и в кумовья меня не звал. И я в кумовья не насылаюсь. Был бы я грамотный, как ты, может, и разбирался бы во всем лучше. Темные мы люди, Фаддей Панфилович.

— Ой, не прикидывайся простачком, Павел Иванович. Знаю ведь я тебя, хорошо знаю. Был ты темным мужиком, не смог бы восемь лет править волостью. Теперь решил выжидать? Ждешь, что хозяева земель и фабрик найдут нового царя? Ты же не Фальшин, должен понимать, что возврата назад не будет. Пора, братец, на все честно глядеть. Разве газет не читаешь? Народ бунтует… Армия разбегается.

— То-то и оно, — горестно вздохнул Мурзабай. — Больно уж вы, русские, любите волноваться да бунтовать. А вы, грамотные, рады беспорядку и называете его свободой или как там… революцией.

Гость, молча выслушав Мурзабая, снова зашагал по горнице, время от времени потирая лоб.

За столом Белянкин повеселел, заметив большую полную бутыль:

— Сам, что ль, гонишь?

— А бабы на што? — усмехнулся хозяин.

— Вот видишь, оказалось, темные чуваши посмекалистей русских. Не вы ли первые научились гнать из зерна огненную воду? А потом уже русские.

— Нет, чувашки раньше варили кислушку. А это зелье начали варить в Сибири. Чалдоны первые придумали таким образом переводить хлеб.

— Ладно, ладно! — погрозил русский шутливо. — Чалдон — это значит сибиряк. Чуваши по всей Сибири расселились, вплоть до Байкала. Вы, чуваши, испокон веков лесной народ, скрывались от властей. И здесь поселились у леса, а русским оставили землю на голом берегу.