Мост

— Не будем спорить, милая Уксинэ, — не смутился Румаш. — Но на галстуки попадаются исключительно сомихи! — Под общий смех он нагнал Тражука.

«Эх ты, растяпа! Для тебя же я только и остановился, а ты!..» — хотел было сказать Румаш, но промолчал, пожалев и без того смущенного друга.

У Осиновой рощи друзья, пожелав друг другу удачи, расстались.

Брод оказался мелким — до колен. Румаш на зареченском берегу оделся, проверил складки отглаженных еще утром мурзабаевским утюгом брюк и свернул в проулок, указанный Илюшей днем с чулзирминской стороны.

Илюша и Спирька встречали нового друга у парома. Фильку они оставили в проулке — наблюдать за Олей до их возвращения.

— Ну и мастер ты врать, Филька! — удивилась Христя. — Ни одному твоему слову нельзя верить. С какой стороны Рома родня Чугунову? Он ведь чуваш…

Парень и сам понял, что брякнул несуразное, но не в его обычаях было отрекаться от сказанных им слов.

— Как? — деланно удивился он. — Ты не знаешь, что Илюшкина бабушка была чувашкой? Ее Чугунки умыкнули из Самлея… — тут Филька неожиданно оторвался от земли. Христя, вскрикнув, убежала.

— Качать лопоухого за красивую ложь! — сказал Илюша, подхватив падающего Фильку, — это он поднял его на воздух. Он и Спирька с минуту до этого стояли за спиной Фильки, слушая его россказни. Подбросив его еще разок, Илюша оставил друга в покое.

— Лады, братишки, — он был доволен объяснением Фильки. — Пусть знакомятся Румаш и Оля, не мешайте им. Надо смотреть, чтоб Васька не вернулся.

Оля и Румаш ничего и никого не замечали…

Олю развлекал ее общительный, нарядный кавалер.

— Ты что, приехал к Медведевым в гости? — спросила она вдруг Румаша.

— Не знаком, но слышал про него, — ответил Румаш. — Да не в Сухоречку к богачу я приехал в гости, а в Чулзирму, к батраку — другу детства. По-русски звать его Трофим, Троша, а по-чувашски Тражук. Красиво звучит, не правда ли?

— Тра-жу-ук, — нараспев произнесла Оля. — Если б не «жук», было бы красиво. Румаш — красивее. А как мое имя будет по-чувашски?

— Ульга.

— Ульга. Ульга. Уль-га-а, — почти пропела Оля. — Красиво звучит. Поучи меня говорить по-вашему. Только тогда поверю, что ты чуваш. Три слова я и сама знаю.

— Ухмах и сана-мана? — смеясь, спросил Румаш.

Румаш и Оля постояли у реки, прислушиваясь к лесным звукам за Ольховкой. Румаш сбросил пиджак, разостлал его на траве:

— Садитесь. Здесь, напротив чувашского берега, и начнем уроки чувашского языка.

Девушка бережно свернула пиджак, отложив в сторону, а сама села рядом, на траву.

— Учи же меня, леший, своему лесному языку.

Парень опустился рядом на колени.

— Ну вот. Теперь брюки помнешь! — строго сказала Оля. — Садись рядышком на мой сарафан, коль уж вызвался за мной ухаживать, — Оля распушила по траве пестрый подол.

Первый урок чувашского языка начался.

…Румаш упомянул о Фальшине: Илюша наказал свистнуть, если Васька вздумает появиться. Оля пыталась перевести разговор, но Румаш вновь напомнил о Фальшине, подтрунивая над ее богатым женихом. Тут-то Оля и вспылила:

— Эх, Рома-Румаш! Ты и взаправду, наверно, жил в лесу. Ум-то у тебя еще зеленый. Не знаешь ты женской доли. Мы, девушки, раньше вас оперяемся. Вам игра, потеха, нам — радость или горе на всю жизнь. Не надо б с тобой откровенничать, но я уж скажу, коли начала. Не поймешь — будешь смеяться, поймешь — пожалеешь… Перед парнем — открытая дорога, у девушки только одна думка — поскорей выйти замуж. Не суди меня строго, если я и впрямь, горемычная, войду в дом Фальшина… без любви, без радости буду век вековать с ненавистным. Нынче, сам должен знать, в каждой деревне считать не пересчитать девок-перестарков. Их женихи уходят воевать, назад не возвращаются. Перестарки готовы замуж хоть за пень колоду. И нам, кто помоложе, уже не до любви, говорим вслед за матерями: «Стерпится — слюбится». На селе не нашла по сердцу. Могла бы полюбить Илюшку, да очень уж близкая мы родня. И есть еще загвоздка: оба мы с ним одной масти, и характеры у нас схожие. Был бы он, как ты, кареглазым да добрым и веселым, не спросилась бы у попа… Эх, Рома, Рома! Как любят чувашские девушки, не ведаю, а русская любит один раз и на всю жизнь. И тогда никого не боится, за мил дружком на край света пойдет.

Руки Оли дрожали. Видимо, надеясь успокоиться, девушка расплетала свои длинные косы. Мягкие, душистые волосы коснулись лица пария, ласково защекотали. Притихший Румаш лежал головой на коленях Оли. Зачарованный журчаньем девичьей речи, он сперва не очень-то вдумывался в слова. Но вдруг его передернуло, когда он понял, что Оля может стать женой нелюбимого Васьки. Комок подступил к горлу Румаша:

— Нет, я теперь не хочу быть ни лешим, ни водяным, — Румаш нежно сжал в руке прядь Олиных волос. — Я хочу быть самим собой и купаться в Ольховке вместе с белокурой русской девушкой — русалкой.

— Придет время, может быть, и русалкой для тебя стану… — Оля отстранила Румаша и, заплетая косы, запела вполголоса: