Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница

«В городах частная инициатива… начала быстро разворачиваться, хотя и приняла несколько нездоровый, спекулятивный характер… Более или менее крупного капитала ни у кого не было. В таких условиях можно было создавать только такое предприятие, которое бы почти без первоначальных затрат давало сразу какой-то доход и обеспечивало быстрый оборот ничтожного основного капитала… Мелкие ремесленные предприятия росли буквально как грибы… Почти на каждой улице стали возникать рестораны и закусочные и магазины случайных вещей». Это описание Киева из мемуаров Л. В. Дудина «В оккупации». А вот рассказ о Витебске 1943 года Д. П. Карова (Кандаурова), бывшего офицера абвера (из его мемуаров «Русские на службе в немецкой разведке и контрразведке»): «Торговля процветала на удивление: лавки и магазины были повсюду. Предприимчивые купцы «по-черному» ехали из Витебска в Германию, Польшу, Австрию, а иные добирались и западнее, закупая там товары, которыми бойко торговали у себя. …В городе были 2 или 3 больницы, запущенные из-за недостатка средств… Было и несколько частных больниц очень хороших и дорогих, которые обслуживали главным образом спекулянтов. В Витебске имелись и публичные дома. Было также два русских театра, пользовавшихся большим успехом. Во многих кафе и ресторанах по вечерам устраивались танцы».

Оккупация, между прочим, означала очередной приход в Россию капитализма, а он у нас имеет свои характерные особенности, которые ни с чем не спутаешь. Обилие спекулянтов – одна из них. «У нас было примерно тысяч по 150 от спекуляции», – признался Костенко в ответ на вопрос одного из членов трибунала. «Нет, это много, тысяч по пятьдесят», – поправил его Несвежинский. В любом случае деньги немалые, хотя неясно, о каких деньгах идет речь: то ли о советских рублях, то ли о карбованцах или об оккупационных марках. Советские дензнаки имели легальное хождение на оккупированной территории одновременно с немецкими оккупационными марками: за 10 рублей давали 1 марку.

Образ жизни подсудимых достаточно подробно исследовался членами трибунала. По-видимому, это объяснялось не столько требованиями закона, которыми в военных обстоятельствах можно было пренебречь, сколько интересом участников судебного заседания к необычному делу. Во всяком случае, от их внимания не ушли отношения капитанов с окружавшими их женщинами.

Согласно материалам дела, через Несвежинского Костенко познакомился с Порохняной и с сентября 42-го до февраля 43-го «с нею сожительствовал», после чего перешел к новой «сожительнице» – Звиняковой. Та, первая, за измену отомстила, по ее доносу во время очередной поездки «за товаром» его арестовали, и ему пришлось провести в полиции на станции Цветково трое суток. Оттуда товарным эшелоном вместе с другими арестованными отправили в Киев, но пока их вели строем на медкомиссию, чтобы отправить в Германию, он сбежал и продолжал как ни в чем не бывало жить в том же Киеве под своей фамилией. Везучий человек, что и говорить.

Читая обо всем этом, я не переставал удивляться – прочитанное слишком отличалось от той картины оккупации, которая представлялась мне по советским фильмам и книгам. Персонажами последней были немцы на машинах и мотоциклах, въезжавшие в мирные города с криком «Матка, яйки!», стойкие подпольщики и партизаны, которых время от времени предавали старосты и полицаи, и где-то на периферии – прочее население, стонавшее под игом оккупантов. Все это, конечно, правда, но не вся правда. Жизнь подавляющего большинства этого «прочего населения», как ни странно, продолжалась. Работали рынки и магазины, открывались столовые и рестораны, театры и кинотеатры, дети ходили в школу, работала почта. Потом жизнь в Киеве сильно ухудшилась, но это потом, впрочем, спекулянтов начавшийся голод никак не коснулся. А поначалу капитанам, и не им одним, казалось, что «новый порядок» надолго и надо к нему приспосабливаться.

Базарная торговля была единственным источником снабжения продуктами, продтоваров для гражданского населения из Германии не завозилось, отсюда расцвет спекуляции. Торговавший продовольствием крестьянин получал доход, превышающий доход самых высокооплачиваемых служащих, включая бургомистров. Полгода спустя после начала оккупации в Киеве начался голод, фактически организованный немцами. Начался «бартер» с деревней, горожане устремились в деревню обменивать последние вещи на хлеб. Ситуация зеркальная той, что сложилась за десять лет до того, в годы коллективизации, когда за едой в Киев устремились крестьяне. Говорили – это возмездие горожанам за тридцать третий год. В город перестали пускать тех, кто возвращался из сельской местности с продуктами, полицейские все у них отбирали. Десятки тысяч киевлян умирали от голода.