Моцарт и его время

До сих пор многие задаются вопросом: как, по какой причине во времена, когда во главу угла в определении любых общезначимых понятий ставили исключительно естественную природу человека, мог возникнуть этот внереальный, надчеловеческий образ неотвратимого возмездия — образ такой силы и убедительности? Следует ли выводить на этом основании «Дон Жуана» за пределы XVIII века из-за несоответствия его духовным стремлениям эпохи? На наш взгляд, для интерпретации духовной сути моцартовского произведения нет нужды прибегать к понятиям и суждениям позднейших времен. Хотя нет прямых свидетельств того, что Кант и Моцарт могли быть известны друг другу, все же в поздних работах кенигсбергского философа можно увидеть сходный круг проблем, глубину и остроту их переживания. «Мы не постигаем практической необходимости морального императива, — пишет философ в «Основах

а Гегель Г. Ф. Феноменология духа (Пер. Г. Шпета) // Гегель Г. Ф. Сочинения. Т. 4. М., 1959.

С. 320.

00

г-

гл метафизики нравственности», вышедшей в свет в 1785 году, — но мы постигаем его непостижимость; больше этого уже нельзя по справедливости требовать от философии, которая стремится в принципах дойти до границы человеческого разума»³. А несколько ранее, в «Критике чистого разума», запечатлен полный и законченный образец того, как ощущался и понимался моральный закон в позднем Просвещении: «...Возможно только одно условие, при котором [моральная] цель ... имеет практическое значение; это условие заключается в том, что существует Бог и загробный мир; я знаю совершенно твердо, что никому не известны другие условия, ведущие к тому же единству цели при действии морального закона»^ь.

Так в финале эпохи, отмеченной печатью крайней степени вольномыслия, мы вновь приходим к актуализации понятия Бога. Конечно, понятие это совершенно очищено от признаков каких бы то ни было конфессиональных трактовок и выступает в философско-гипотетическом виде, в виде недоказуемой, но единственно логически предполагаемой причины существования высших законов нравственности. Такого рода круг мыслей смыкается с коллизией моцартовского «Дон Жуана». Все его грандиозное драматическое напряжение проистекает из страшного, сковывающего душу и одновременно мудрого сомнения. Это сомнение в том, что гармоничное мироустройство возможно обеспечить, основываясь на одних лишь ясных и рассудочных просветительских понятиях о «естественных» основах человеческой морали. А непостижимые Высшие законы проще и надежнее вынести за скобки. В этом сомнении сквозит предчувствие того, во что обернутся, спустя лишь пару лет — в годы Французской революции, благодушные представления о безгранично свободной человеческой личности.

КОМПОЗИТОР

«Я хочу написать книгу — небольшую музыкальную критику с примерами»^с — Моцарт вскользь обронил это замечание в письме к отцу в первые дни после Рождества 1782 года. Сегодня мы дорого бы дали за то, чтобы иметь такую книгу в руках. Однако намерение Моцарта не осуществилось, что, впрочем, не удивительно. Композиторы XVIII века в своем большинстве не стремились фиксировать собственные эстетические и теоретические воззрения, приоткрывающие завесу над таинством творческого акта. Не был исключением и Моцарт. Правда, его письма, заботливо сохраненные отцом, и в этом случае оказываются бесценным источником сведений о его отношении к теории и практике сочинения. Сколь бы замечания такого рода ни были беглыми, нерегулярными и далекими от какой-либо системы, они все же не выглядят случайны-

а Кант И. Основы метафизики нравственности // Кант И. Критика практического разума.

СПб., 1995. С. 119.

Ь Кант И.

Критика чистого разума. М., 1994. С. 484.

с Письмо от 28 декабря 1782 г. — Впе/еСА III. 5. 246.

г--

ГО

О.

О

н

5

го

О

Е

2

О

*

о

«

н

о

о

&

Си

О

РР

Н

ми или необязательными. Суждения Моцарта кажутся отголосками целостной картины того, каким в его понимании должно быть музыкальное искусство — вкус и стиль, формы и методы композиции, жанры и исполнительская манера. Такая картина, без сомнения, существовала в его сознании, и все высказывания на эту тему, рассеянные в переписке, выстраиваются в единую, пусть и фрагментарно прочерченную, линию размышлений.

Письмо от 28 декабря, процитированное в начале главы, — одно из них. Оно было написано в шесть вечера, в спешке, за полчаса перед визитом музыкантов, с которыми Моцарт хотел немного помузицировать. Вольфганг жалуется отцу на колоссальную загруженность, почти не оставляющую сил для творчества:

> Все утро до 2 часов хожу по урокам; потом мы обедаем, после этого